Материал к игре 2012. Розин В.М. От теории деятельности к понятию и схеме мыследеятельности

Розин В.М.

 

От теории деятельности к понятию и схеме мыследеятельности

(исследования Г.П. Щедровицкого)

 

Розин Вадим Маркович – российский философ, методолог и культуролог. Доктор философских наук, профессор, академик АПСН. Один из первых учеников Г.П.Щедровицкого и активный участник Московского методологического кружка.

Начиная с середины 70-х годов, развивает свое направление методологии, основанное на идеях и принципах гуманитарного подхода, семиотики и культурологии. Автор более 400 научных публикаций, в том числе книг и учебников: «Специфика и формирование естественных, технических и гуманитарных наук» (1989), «Типы и дискурсы научного мышления» (2000), «Философия техники» (2001), «Культурология» (1998-2004), «Эзотерический мир. Семантика сакрального текста» (2002), «Личность и ее изучение» (2004), «Визуальная культура и восприятие. Как человек видит и понимает мир» (2004), «Античная культура. Этюды-исследования» (2005), «Развитие права в России как условие становления гражданского общества и эффективной власти» (2005), «Психология: наука и практика» (2005), «Методология: становление и современное состояние» (2005), «Феномен множественной личности» (2009), «Концепция здоровья» (2011).

________________________________________________________________________________

Резюме

 

В статье рассматривается эволюция представлений о деятельности в Московском методологическом кружке. Проблемы, вставшие в теории деятельности (расхождение исследований деятельности и мышления, поиск внешних механизмов развития деятельности, проблема конфигурирования схем, в которых изображалась деятельность, и др.,), были разрешены Г.П.Щедровицким за счет построения схемы и понятия мыследеятельности. Анализируется строение этой схемы. Показывается, что понятие мыследеятельности содержит внутренне противоречие, поскольку, с одной стороны, ориентировано на раскрытие теории деятельности, а с другой – осмысляется в онтологии деятельности.

 

Ключевые слова. Деятельность, мыследеятельность, мышление, действие, редукция, схема, процесс, система, категории.

________________________________________________________

 

 

В ежегоднике «Системные исследования» за 1987 год была опубликована важная статья Г.П.Щедровицкого «Схема мыследеятельности – системно-структурное строение, смысл и содержание», которую сегодня относят к позднему периоду творчества создателя «Московского методологического кружка» (ММК). В этой статье Щедровицкий, с одной стороны, подводил итог предыдущей работы ММК, а с другой – заявлял новый поворот, состоящий в переходе от изучения и разработки мышления и деятельности (соответственно, построения «теории мышления» и «теории деятельности») к уяснению и анализу новой реальности – мыследеятельности. Здесь же вводилось графическое изображение схемы¹.

 

Заканчивая статью, Щедровицкий пишет следующее.

 

«По нашему мнению, схема МД («мыследеятельности». – В.Р.) несет в себе совокупность принципов, определяющих правильный подход к исследованию всех явлений, связанных с мышлением и деятельностью. Прежде всего, она утверждает органическую связь всякого действия и всякой деятельности с подготавливающими их мыслительными и коммуникативно-смысловыми процессами. С этой точки зрения сами выражения «деятельность» и «действие», если оставить в стороне определение их через схемы воспроизводства, выступают как выражения чрезвычайно сильных идеализаций, чрезмерных редукций и упрощений, которым в реальности могут соответствовать только крайне редкие искусственно созданные и экзотические случаи. В реальном мире общественной жизни деятельность и действие могут и должны существовать только вместе с мышлением и коммуникацией. Отсюда и само выражение «мыследеятельность», которое больше соответствует реальности и потому должно заменить и вытеснить «деятельность» как при исследованиях, так и в практической организации»².

Но почему, спрашивается, схема мыследеятельности, а не просто, скажем, новое понятие или модель? И зачем понадобилось создавать такого кентавра, соединяя мышление с деятельностью (невольно вспоминается марксистское понятие «жизнедеятельность»)³, вроде бы в философской и психологической традиции изучения они всегда рассматривались порознь? Щедровицкий апеллирует к тому, что в первой программе ММК «объявлялось – и на этом ставился акцент, – что мышление будет рассматриваться не по содержанию движущихся в нем знаний, а именно как деятельность», но что реально «научная теория мышления и знаний и научная теория деятельности начали развиваться в совершенно разных направлениях, каждая – на базе своих особых схем и, по сути дела, не взаимодействуя друг с другом»⁴. Объясняя же роль схем, он в самом начале статьи пишет, что еще с первой программы

 

«основной целью и задачей методологических разработок в этих областях стало создание схем, изображающих целостные и полные теоретические единицы мышления, знания и деятельности. Это смещение сознательно фиксируемых целей и задач (построения теории мышления, представленного как деятельность. – В.Р.) легко понять, если припомнить, что научное исследование (и при этом оно в первую очередь отличается от других видов анализа) требует в качестве своего непременного условия и предпосылки выделения из общего «смыслового облака» понимающей и мыслительной работы идеальных объектов мысли и фиксации их в материале знаковых схем»⁵.

 

Чтобы сегодня понять эти утверждения, стоит кратко остановиться на истории изучения мышления и деятельности в ММК. Вероятно, первое естественно-научное образование Щедровицкого, да и общий дух эпохи (речь идет о конце 50-х, начале 60-х гг.), предопределили его отношение к мышлению. Марксистская идея историзма сохраняется, но изучение мышления понимается в значительной мере как исследование по образцу естественной науки. Формулируются тезисы, что логика эмпирическая наука, а мышление ‒ это процесс и мыслительная деятельность, которые подлежат моделированию и теоретическому описанию. Одновременно речь шла о логике, но понималась она более широко, чем просто правила истинных рассуждений и умозаключений.

 

«По существу, ‒ вспоминал Щедровицкий в 1962 г., ‒ в то время понятия логики и методологии не различались, это были практически синонимы.‒ Собственно это естественно, потому что А.А.Зиновьев и все остальные исходили из гегелевского и ленинского положения о тождестве логики, теории познания и диалектики, или методологии. И поэтому, так сказать, вполне естественно, что в то время для нас методология была логикой, логика была методологией, и три названные момента: I) деятельность, 2) генетизм и 3) совпадение деятельности с моментами содержания давали поначалу совершенно новую концепцию логики, а именно — содержательно-генетической логики»⁶.

 

Понятен и дрейф в изучение законов развития мышления и деятельностная трактовка мышления. Здесь, прежде всего, сказалось, конечно, влияние марксизма и связанного с ним социально-инженерного подхода. Но может возникнуть естественный вопрос: а почему для построения содержательной логики, необходимо было исследовать мышление, да еще в развитии?⁷ Но ведь была программа Бэкона-Декарта, утверждавшего, что главная наука – это наука о мышлении и что именно последняя позволит построить методы. Был марксизм с его требованием основать социальное действие на изучении законов исторического развития; в частном случае реформирования мышления это требование выливается в задачу изучения законов исторического развития мышления и построение на их основе новой логики. Был Л.С.Выготский, который в работе «Исторический смысл психологического кризиса (методологические исследования)» доказывал, что психология должна быть реформирована на основе естественно-научного подхода.

Правда, у Выготского речь идет о психологии, а не о логике, но не мыслит ли Щедровицкий сходно с создателем советской психологии? Он тоже доказывает, что логика должна быть эмпирической наукой, тоже убежден, что идеалом науки является естествознание, тоже исходит из прагматической установки (во главу угла он ставит требования педагогики и прикладной методологии), тоже как марксист уверен, что реформирование мышления предполагает выявление законов его исторического развития. По сути, содержательная логика в проекте Щедровицкого – это марксистский вариант прикладной инженерии в области мышления.

Под влиянием работ Выготского, а также Ф.Соссюра мышление в этот период трактуется Щедровицким и семиотически: он утверждает, что мышление представляет собой замещение объектов знаками и действия со знаками, позволяющие раскрывать и создавать содержание мысли и решать задачи.

Но одно дело методологическая программа – другое реальная работа. Как я старался показать на первых «Чтениях», посвященных памяти Щедровицкого, хотя при создании схем и понятий содержательно-генетической логики представители ММК субъективно руководствовались поиском истины и желанием понять природу мышления, однако объективно (т.е. как это сегодня видится в реконструкции) решающее значение имели, с одной стороны, способы организации коллективной работы – жесткая критика, рефлексия, обсуждения, совместное решение определенных задач и т. п., с другой – возможность реализовать ценностные и методологические установки основных участников кружка (естественно-научный подход, деятельностный подход, семиотический, исторический и др.). Данный способ организации работы и мышления в настоящее время вполне может быть соотнесен с идеями диалога, коммуникации и коллективной мыследеятельности. Но в тот период он так, конечно, не осознавался.

Почему же в середине 60-х годов Щедровицкий со товарищи (Б. Сазонов, В. Костеловский, А. Москаева, Н. Алексеев, И. Ладенко, В. Розин, О. Генисаретский и др.) перешли к исследованию деятельности и построению уже не «теории мышления», чем они занимались в предыдущие годы, а «теории деятельности»? Здесь было несколько обстоятельств. Первое можно назвать эпистемологическим. Прежде всего, сказалась неудача с попытками категориально представить мышление как процесс. Но эта неудача одновременно обернулась важным приобретением, с одной стороны, в том плане, что стали понятны некоторые детерминанты мышления, а именно роль средств, задачи, процедур, объекта, с другой – в том отношении, что проведенное исследование позволило сменить категорию (не процесс, а структура). К выдвижению на первый план деятельности вел также анализ механизмов мышления и развития знаний.

Второе обстоятельство, существенно повлиявшее на смену представлений о реальности, можно назвать ситуционно-мировоззренческим. Дело в том, что участники ММК по отношению к себе и другим специалистам отстаивали активную марксистскую, нормативную позицию. На этом фоне происходит смена характера их деятельности. Практически прекратив исследование мышления, как оно было заявлено в первой программе, Щедровицкий осуществляет методологическую экспансию в духе Выготского в нескольких областях: языкознании, педагогике, науковедении, дизайне, психологии. Те, кому удалось видеть эту работу, вероятно, запомнили блестящие выступления и доклады Щедровицкого во второй половине 60-х и 70-е годы. Как правило, его выступления были построены по следующему сценарию. Анализировалась познавательная ситуация в соответствующей дисциплине. Подвергались острой критике подходы и способы мыслительной работы, характерные для этой дисциплины, и утверждалось, что она находится в глубоком кризисе. Затем предлагалась новая картина дисциплины и намечалась программа ее перестройки и дальнейшего развития.

При этом всегда осуществлялся методологический поворот: от предметной позиции Щедровицкий переходил к анализу мышления, деятельности, понятий, ситуаций и прочее. Например, от исследования психики, чем занимается психолог, к анализу того, как психолог мыслит и работает, какими понятия пользуется, какие идеалы науки исповедует, какие задачи решает психологическая наука и что это такое и т. д и т. п. Щедровицкий не только заставлял своих слушателей обсуждать несвойственные им разнородные реалии (процедуры мышление, понятия, идеалы, ценности, ситуацию в дисциплине и прочее, назовем их «рефлексивными содержаниями»), но и предлагал новый синтез этих содержаний, новое их понимание. В процессе анализа ситуации в дисциплине и синтеза обсуждаемых рефлексивных содержаний происходила реализация указанных выше ценностей и установок – исторического и деятельностного подхода, идеи развития, естественно-научного идеала, социотехнического отношения к действительности и т. д. Иначе говоря, научный предмет заново задавался именно с опорой на эти ценности и установки.

Но почему, спрашивается, «дисциплинарии» (ученые, инженеры, специалисты народного хозяйства) должны были следовать за Щедровицким, вместо своих объектов изучения переключаться на незнакомые им реалии, принимать предлагаемый синтез? Понятно, что одного обаяния Георгия Петровича здесь было недостаточно. Необходимо было подкрепить осуществляемую экспансию указанием на саму реальность. Однако посмотрим, какие к ней предъявлялись требования. Во-первых, новая реальность должна была переключать сознание дисциплинария со своего предмета на рефлексию его мышления (работы). Во-вторых, нужно было, чтобы эта новая реальность позволяла реализовать перечисленные ценности и установки содержательно-генетической логики. В-третьих, переключала на разнородные рефлексивные содержания. В-четвертых, склоняла к новому пониманию и синтезу этих содержаний.

Если вспомнить, что мышление в содержательно-генетической логике уже было связано с деятельностью, что деятельность понималась, еще со времен Выготского и Рубинштейна одновременно и как изучаемая реальность, и как деятельность исследователя, и как практика, преобразующая реальность, что после Гегеля и Фихте деятельность получила эпистемологическое истолкование (в ней порождались феномены сознания, понятия, знания), то опознание (полагание) Щедровицким новой реальности как деятельности вряд ли может удивить. Постепенно деятельность стала пониматься как особая реальность, во-первых, позволяющая развивать предметное мышление (в науке, инженерии, проектировании), во-вторых, переносить знания, полученные при изучении одних типов мышления, на другие типы мышления.

А как теперь должна была пониматься работа самого Щедровицкого и членов его семинара, ведь вместо исследования мышления они перешли к проектам развития научных предметов и дисциплин? Вот здесь и выходит на свет идея методологии как программа исследования и перестройки деятельности, включая мышление как частный случай деятельности. Именно на этом этапе, начиная со второй половины 60-х годов, Щедровицкий идентифицирует себя уже «методолога», а свою дисциплину называет методологией.

В отношении мышления новшеством было не только сведение мышления к деятельности, не менее существенным было то, что под мышлением участники Московского методологического кружка (ММК) стали понимать не столько изучение мышления, сколько собственную мыслительную работу. Об этом очень верно в книге, посвященной Щедровицкому, пишет Б.В. Сазонов.

 

«Принципиально новые возможности открылись по мере понимания, что развитие деятельности и мышления происходит не только и не столько посредством их логико-теоретического анализа на материале чужих передовых, прежде всего научных образцов, сколько в процессах и благодаря самой методологической работы. Центральное место в этих процессах заняли процедуры взаимной критики и проблематизации работы участников Кружка, взаимной критической рефлексии взаимной работы»⁸.

 

По-новому понимаемое мышление теперь получает название «методологическое мышление», причем Щедровицкий считает его исходной и основной формой мышления, предшествующей даже научному мышлению. Объясняя в 1971 году на лекциях, что такое методология, Щедровицкий пишет.

 

«Методология как раз и возникает потому, что мы обращаем внимание на сами возможности действования и начинаем их формировать <...> Утверждается, что существует особое, методологическое мышление, которое движется не только в картинах объектов и протекающих в них процессов, но одновременно и во втором пространстве – пространстве самой деятельности, соотнося друг с другом эти пространства и устанавливая между ними особые отношения»⁹.

 

В этом смысле, говоря, что в результате построения «теории деятельности» Щедровицкий «потерял» мышление¹⁰, я ошибался. Да, он долго сводил мышление к деятельности, но, конституируя и развертывая методологическое мышление и одновременно рефлексируя его, по сути, строил новую концепцию мышления. Другое дело, что осознать до конца этот момент Щедровицкий не мог, так как считал: мышление существует независимо от мыслящего, индивид к нему присоединяется или нет. И одновременно понимал, что это не так, что мышление создается самим мыслящим. Стоит вернуться и к проблеме расхождения путей изучения мыщления и деятельности. В рамках методологического мышления они как раз сходились. Не означает ли тогда данная проблема признания других типов мышления как имеющих право на существование, несмотря на методологическую экспансию?

Анализ показывает, что первоначально методологическое мышление под влиянием деятельностного истолкования концептуализировалось как вид проектирования. Проектный подход оказал большое влияние на Щедровицкого, тем более что марксистское мироощущение предполагало какую-то технологию, позволяющую замышлять и создавать будущее. Проектирование и выглядело такой технологией; исследователи с методологической ориентацией думали, что на ее основе они могут реформировать существующие научные дисциплины и другие общественные практики.

В начале 80-х годов, обсуждая особенности методологической работы, Щедровицкий пишет, что «продукты и результаты методологической работы в своей основной массе ‒ это не знания, проверяемые на истинность, а проекты, проектные схемы и предписания. И это неизбежный вывод, ‒ поясняет Щедровицкий, ‒ как только мы отказываемся от слишком узкой, чисто познавательной установки, принимаем тезис К. Маркса о революционно-критическом, преобразующем характере человеческой деятельности»¹¹.^.

Именно проектный подход выдвигает на первый план методологические схемы. С их помощью методологи схематизировали предметы, подлежащие перестройке, конструировали новые объекты, призванные задавать новые предметы, осуществляли преобразования деятельности и мышления, позволявшие снять проблемы и удовлетворить требования относительно реформируемой предметной области.

На схемах же разворачивается и конституируется методологическое мышление. Действительно, поскольку выдвигается требование превратить схемы в своего рода модели (сделать их соответствующими действительности), методологи начинают формулировать правила и принципы работы со схемами, что, в конечном счете, вылилось в построение онтологии деятельности и системно-структурной логики. «Каждая из этих схем, ‒ пишет Щедровицкий, проектируя на схемах предмет изучения человека, ‒ требует для своего развертывания особо-методического аппарата системно-структурного анализа. Различие меж­ду ними распространяется буквально на все ‒ на принципы анализа и обработки эмпирических данных, на порядок рассмотрения частей модели и относящихся к ним свойств, на схемы конструирования разных «сущностей», превращающих эти схемы в идеальные объекты, на схемы связи и объединения свойств, относящихся к разным слоям описания объекта, и т.п.

Особое место среди всех возникающих здесь методологических проблем занимают проблемы определения границ предмета изучения и включенного в него идеального объекта. Они содержат два аспекта. 1) определение структурных границ объекта на самой графически представленной схеме и 2) задание того набора свойств, который превращает эту схему в форму выражения идеального объекта и конституирует ту действительность изучения, законы которой мы ищем»¹².

Схемы в этом исследовании интерпретируются двояко: в онтологии теории деятельности и в системно-структурной онтологии. С помощью схем, изображающих, с одной стороны, структурную модель человека, с другой – сложившиеся подходы и предметы его изучения, Щедровицкий задает (проектирует) поле методологически ориентированных исследований и подходов. Этот шаг можно интерпретировать как создание в теории деятельности конкретных идеальных объектов, позволяющих разрешить исследовательскую проблему. Он дает возможность Щедровицкому сделать второй шаг, а именно, перейти к изучению созданной идеальной действительности. То есть начать анализ соответствующих связей, элементов, подсистем деятельности. При этом онтологические представления (принципы) теории деятельности и системно-структурного анализа позволяют следить за логической правильностью рассуждений и построений. Другими словами, методологическое мышление конституировалось в полноценное мышление, имеющее свою логику и онтологию (теорию деятельности).

Таким образом, изучение мышления все же сохранялось, но понималось оно совершенно иначе, чем на первом этапе при изучении мышления. Сохранялось оно, прежде всего, в силу требования обратной связи. Например, как ставит вопрос о методологических схемах Щедровицкий в статье 1966 г. «Заметки о мышлении по схемам двойного знания». Мы строим схемы, конструируя их на основе имеющихся у нас других схем, а также различных методологических соображений. При этом, говорит Щедровицкий, чтобы добиться целостного изображения изучаемой эмпирической реальности, устанавливаем между используемыми для конструирования элементарными схемами определенные связи. Но нельзя ограничиться простым полаганием существования в объекте тех зависимостей, отноше­ний и связей, которые представлены на изображении. Нужно построить эту структуру и тем самым показать и доказать, что «зависимостям, отношениям и связям, представ­ленным в схеме, действительно соответствуют особые зависимости, отношения или связи в самом объекте»¹³. В свою очередь, необходимое условие построения таких структур, соглашается Щедровицкий, ‒ проведение исследования.

Но, спрашивается, исследование чего, какое? Мышления, которое сложилось в культуре? Но оно, как раз, методологов не устраивало по разным основаниям. Остается тогда мышление самих методологов ‒ методологическое мышление. Но что означает тогда «изучать», если методолог это мышление и порождает в своем творчестве? Не замыкается ли в этом случае всё на личность самого методолога, подобно демиургу творит реальность и «сам себя мыслит»? Иногда Щедровицкий так и говорит.

 

«Осуществляется полный отказ от описания внешнего объекта. На передний план выходит рефлексия, а смысл идеи состоит в том, чтобы деятельно творить новый мыследеятельный мир и вовремя его фиксировать, ‒ и это для того, чтобы снова творить и снова отражать, и чтобы снова более точно творить. Поэтому фактически идет не изучение внешнего объекта, а непрерывный анализ и осознание опыта своей работы»¹⁴.

«Система методологической работы создается для того, чтобы развивать все совокупное мышление и совокупную деятельность человечества <...> напряжение, разрыв или проблема в мыследеятельности не определяют еще однозначно задачу мыследеятельности; во многом задача определяется используемыми нами средствами, а средства есть результат нашей “испорченности”, нашего индивидуального вклада в историю, и именно они определяют, каким образом и за счет каких конструкций будет преодолен и снят тот или иной набор затруднений, разрывов и проблем в деятельности»¹⁵.

 

Итак, источником построения методологических схем, на основе которых создаются и онтологические представления, утверждает Щедровицкий, является не столько внешняя реальность, сколько филиация его собственных представлений. Однако Щедровицкий понимает, что претензии на познание предполагают специальные процедуры, позволяющие утверждать, что построенные методологические схемы являются не просто игрой ума методолога, а именно моделями и знаниями в отношении действительности. Мы хотим, говорит Щедровицкий, чтобы методологические схемы «соответствовали изучаемому объекту, но опосредованно ‒ через научный предмет»¹⁶.

Как можно здесь понять фразу ‒ «но опосредованно ‒ через научный предмет»? Думаю, так. Да, деятельность ‒ это в первую очередь собственные способы работы Щедровицкого, но нужно, чтобы они соответствовали изучаемому объекту. Выход указал еще Маркс, утверждая, что его прогноз о смене капиталистической формации на социалистическую построен со всей строгостью точной науки, что за ним стоит закон исторического развития общества. Сходно мыслит и Щедровицкий: чтобы наши собственные способы анализа и изображения изучаемого объекта были ему адекватны, говорит он, нужно эти способы подчинить норме научной деятельности (которую Щедровицкий называет «научным предметом», содержащим такие эпистемологические единицы как «проблемы», «задачи», «онтология», «модели», «факты», «знания», «методики», «средства выражения»¹⁷). Щедровицкий уверен, что исследование, соответствующее этой норме позволяет схватить сущность изучаемого объекта, законы его формирования.

Щедровицкий показывает, что методологическое мышление развертывается под влиянием ряда факторов: рефлексии, «испорченности» методолога (т.е. наличных его способностей и представлений), коллективной методологической работы и коммуникации с другими, собственно деятельности конструктивного типа, в которой большую роль играют схемы и проекты, наконец, вызовов времени (и проблем), на которые методолог пытается ответить¹⁸. В совокупности эти представления и можно считать второй концептуализацией мышления. В неё входит и особый принцип, позволяющий считать конституирование методологического мышления одним из способов его изучения и изучения мышления вообще. В одной из своих работ он пишет: «методология складывалась раньше, а наука появлялась и оформлялась внутри нее, по сути дела, как специфическая организация некоторых частей методологии»¹⁹.

По Щедровицкому, получается, что научное мышление (как впрочем, и все остальные виды мышления) рождается из методологического мышления, в каком-то смысле родственно ему. Этот утверждение можно понять двояко: и как реальное участие методологии в конституировании других форм мышления, но и как основание для отождествление методологического мышления с другими типами мышления. В этом втором случае изучение методологического мышления, действительно, можно было понимать как изучение мышления как такового, в том числе мышления бывшего в истории. Но что тогда означает изучение (исследование) методологического мышления, ведь методологи его сами конституируют? Ответ, как мы видели, был такой: изучение методологического мышления отчасти совпадает с его рефлексией.

Вернемся теперь к обсуждению схемы мыследеятельности. Как я показываю в своих работах, идя вслед за Щедровицким, схемы, с одной стороны, позволяют разрешить проблемную ситуацию (проблемы) за счет конституирования новой реальности (в данном случае, ориентированной на построение идеальных объектов науки²⁰), с другой – задают новое видение и способы работы²¹. Какие же проблемы были разрешены на основе схемы мыследеятельности? Щедровицкий, о чем я говорил в начале статьи, указывает на «совершенно очевидный разрыв между схемами мышления и знаний, с одной стороны, и схемами деятельности – с другой»²². Это – первая проблема. Вторая была связана с необходимостью понять, как работать с методологическими схемами, а также каким образом они между собой связаны. По сути, речь шла о «логике» работы со схемами и конфигурировании построенных схем в единую методологическую теорию.

Но были еще, по меньшей мере, две проблемы. Щедровицкий чувствовал, что трактовка развития деятельности только за счет рефлексии и имманентных механизмов воспроизводства деятельности неудовлетворительны, он искал внешние источники развития. Именно в этих поисках он вышел на идею коммуникации.

Действительно, в практике оргдеятельностных игр было осознанно, что методологическое мышление конституируется и развертывается под влиянием коммуникации (проблематизации и критики, диалога и рефлексии различных подходов и позиций, непонимания – понимания, коллективного мышления и т.п.). По сути, в ММК так было всегда, но осознание этой детерминации произошло только в ОДИ, при столкновении разных игровых групп. Хотя методологи сценировали игры и старались в ходе игры управлять игровой стихией (навязывая ее участникам методологические схемы, логику мышления, общую организацию), тем не менее, и самим организаторам игр приходилось менять заранее сценированное поведение, вступать в диалог с ее участниками, частично поступаться собственными принципами.

К тому же ряд методологов отказались следовать общим методологическим нормам и сценариям игр, которые вначале задавал или утверждал сам Щедровицкий. Они стали создавать и предъявлять как не менее эффективные и обоснованные свои собственные методологические нормы и сценарии игры. Здесь возникала еще одна, четвертая, проблема: что делать в этой ситуации, ведь нарушался важный методологический принцип ‒ требование следовать норме, предъявляемой Щедровицким. Интересно, что на сей раз конфликт разрешился не традиционно: не путем вытеснения нарушителя в «другую комнату», то есть отрицания любого способа мышления, отличающегося от закрепленного и охраняемого руководителем ММК. Было признано право участников игр и семинаров на свою точку зрения, которая затем, однако, должна была вводиться в общее поле коммуникации и там совместно прорабатываться. Примерно в таком контексте и возникло понятие «мысли-коммуникации», потянувшее за собой необходимость очередного пересмотра методологической реальности. Одновременно, это понятие обещало новое решение проблемы развития: не только за счет рефлексии, но и коммуникации, которая должна была размыкать онтологию деятельности, создавать возможность выхода за её пределы.

Отвечая на указанные четыре проблемы, Щедровицкий и вводит схему и понятие мыследеятельности. Осознавая указанные три детерминации и составляющие методологического мышления (проектную, мыслительную и коммуникационную), Щедровицкий, во-первых, был вынужден развести деятельность, мышление и коммуникацию, во-вторых, понял, что понятие «деятельность» не может выступать основанием методологии, поскольку не схватывает вторую и третью составляющую, в-третьих, он вводит (полагает) новое основание методологии – мыследеятельность, содержащее три составляющие («пояса» мыследеятельности).

Первый пояс, «мыследействие» представлял собой обобщение и объективацию проектной составляющей методологического мышления, второй, «чистое мышление» – объективацию мыслительной составляющей, третий, «мысли-коммуникации» – коммуникационной составляющей методологического мышления. При этом мышление понималось как подсистема в схеме мыследеятельности. Почему новая реальность была названа мыследеятельностью? Вероятно потому, что в ОДИ, с одной стороны решались познавательные задачи, то есть осуществлялось мышление, с другой – происходило программирование и организация мышления всех участников игры, что по традиции понималось как деятельность. Тем самым, был сделан важный шаг – задана новая рамка для изучения мышления и указан его контекст.

В этой третьей концепции мышления, где последнее выступает в качестве подсистемы мыследеятельности, схемы приобретают еще больше значение. На них не только разворачивается методологическое проектирование и исследование, осуществляется коммуникация, но именно методологические схемы связывают все эти три важных процедуры и тем самым (по материалу) пояса мыследеятельности.

ДЕЙСТВИЕ           МЫШЛЕНИЕ

 

(проектирование) (исследование)

↓                                    ↓

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ СХЕМЫ

↑

КОММУНИКАЦИЯ

(диалог)

 

Однако задание трех слоев мыследеятельности и графическое их изображение было только первым шагом построения схемы и реальности мыследеятельности. Вспомним, что пишет Щедровицкий: «нельзя ограничиться простым полаганием существования в объекте тех зависимостей, отноше­ний и связей, которые представлены на изображении. Нужно построить эту структуру и тем самым показать и доказать, что «зависимостям, отношениям и связям, представ­ленным в схеме, действительно соответствуют особые зависимости, отношения или связи в самом объекте», при этом поясняет он, нужно отнести схему, с закрепленными на ней смыслами, в парадигматическую систему деятельности, что предполагает уже выделение в теории деятельности новых значений, знаний и понятий²³. Одновременно, поскольку деятельность в категориальном отношении представляет собой систему, Щедровицкий пишет следующее.

 

«Анализ чистых и автономных процессов мысли-коммуникации, понимания, рефлексии, мышления и мыследействия, как это делалось обычно до сих пор, не может привести к успеху. Эффективным здесь может быть только специфический системный анализ целого, при котором все названные выше процессы рассматриваются как частичные и образующие подсистемы мыследеятельности»²⁴.

 

Но, если парадигматической системой для мыследеятельности выступает теория деятельности и системный подход, то получается, что мыследеятельность вроде бы опять сводится к деятельности, а ведь сам Щедровицкий отрицает правомерность такого сведения, говоря, что понимание реальности как деятельности ‒ это «чрезмерная редукция и упрощение». К тому же, подчеркивает Щедровицкий, основная функция мыследеятельности не онтологическая (т.е. изображение объекта), а методологическая.

 

«Наконец, схема мыследеятельности должна рассматриваться не как схема-модель какой-либо реальной системы, а как схема идеальной сущности, предназначенная служить теоретическим основанием для выведения из неё различных других схем: с одной стороны, моделирующих различные конкретные системы мыследеятельности, а с другой ‒ удовлетворяющих названным выше принципам»²⁵.

 

Что, действительно, вполне логично, если подумать, что одна из проблем, стоявших перед ММК ‒ необходимость установить связи между методологическими схемами. Но посмотрим, как все-таки Щедровицкий объективирует схему мыследеятельности, понятийно трактуя её единицы и связи. Другими словами, как он отвечает на вопрос: что собой представляют и как связаны между собой чистое мышление, мысль-коммуникация и мыследействие.

Первый ответ Щедровицкого, как я уже говорил, такой: все три пояса мыследеятельности являются подсистемами и связаны системными отношениями. Поэтому, в частности, мысле-действие, мысле-коммуникация.

Второй ответ касается трактовки коммуникации. Если коммуникация двусторонняя, если не только методолог носитель истины, но и предметник, к которому методолог обращается, настойчиво рекомендуя мыслить так, а не иначе, то в этом случае ни о какой логике мышления говорить не приходится; кроме того, теория деятельности оказывается под вопросом. Поэтому Щедровицкий, вероятно, сам того не осознавая, редуцирует двустороннюю коммуникацию к односторонней; последняя, кстати, хорошо была разработана в его предыдущих теоретико-деятельностных исследованиях. Аргументирует Щедровицкий подобное сведение, необходимостью упрощения, что по М. Фуко есть построение дискурса, скрывающего истинное положение дел.

 

«Точно также, ‒ пишет Щедровицкий, ‒ для упрощения процедур идеализации и словесных пояснений на схеме мыследеятельности фиксируется не двусторонний диалог, а только односторонняя передача текста сообщения и за счет этого поляризуются функции участников диалога: один выступает как мыслящий в процессе коммуникации, а второй ‒ только как понимающий»²⁶.

 

Третий ответ, но, правда, непоследовательный ‒ не деятельность, а действие. В статье Щедровицкий то говорит «деятельность», то «действие», и это, вероятно, не случайно. Если на место деятельности как принципа реальности становится мыследеятельность, то возникают сложности с употреблением понятия деятельность: оно уже не может пониматься как реальность, но может указывать на конкретные виды деятельности, которые Щедровицкий начинает называть действиями.

Четвертый ответ показывает, что, действительно, понятие мыследеятельности вводится, в частности, для того, чтобы развести методологическое мышление с другими видами мышления. Для характеристики последних Щедровицкий обращается к авторитету Аристотеля.

 

«В зависимости от всех других поясов МД пояс М (т.е. мышления. ‒ В.Р.) имеет свои строгие правила образования и преобразования единиц выражения и законы, причем достаточно монизированные; ‒ это все то, что Аристотель называл словом «логос», ‒ все собственно логические правила образования и преобразования знаковых форм рассуждений, все математические оперативные системы, все формальные и формализованные фрагменты научных теорий, все научно-предметные «законы» и «закономерности», все схемы идеальных объектов, детерминирующих процесс М, все онтологические схемы и картины, все категории, алгоритмы и другие формы операционализации процессов М»²⁷.

 

Очевидно, и методологическое мышление представляет собой «логос», но в данном случае нужно было бы все же объяснить, чем методологическое мышление отличается от всех остальных видов мышления, поскольку методологи претендовали на их нормирование.

Но должна быть еще одна трактовка ‒ не категориальная, а по содержанию самих предметов мышления, мыслекоммуникации и мыследействия²⁸. Строя схемы, пишет Щедровицкий, мы должны сообразовываться:

 

«во-первых, с общими методологическими и логическими принципами анализа системных иерархированных объектов (см. первый и четвертый ответы. ‒ В.Р.), во-вторых, с той картиной видения объекта, который задается выбранной нами практической и инженерной работой (в данном случае, это работа, направленная на разрешение четырех выше указанных проблем. ‒ В.Р.), в-третьих, с отношениями между предметными содержаниями объединяемых нами моделей (именно об этом я и говорю, как о том, что еще отсутствует. ‒ В.Р.)»²⁹.

 

Как же связаны по предметному содержанию коммуникация, мышление и мыследействие? Прямого ответа в статье о схеме мыследеятельности мы не находим, но косвенный можно увидеть в другой работе Щедровицкого. «Деятельность, ‒ пишет он, ‒ существует только в тех границах, которые полагает ей мыслящее сознание»³⁰. При этом, подчеркивает Щедровицкий, методолог не просто описывает деятельность и мышление, но и самоопределяется относительно их.

 

«Способы работы со схемами в традиционном мышлении, ‒ пишет Щедровицкий, ‒ принципиально отличаются от способов работы в содержательно-генетической теории мышления<…> А именно: схемы знаний содержательно-генетической логики и теории мышления вставляют процесс понимания и интерпретации внутрь самой схемы, кардинальным образом меняя способы работы со схемами<…> И именно за счет такой прорисовки, ‒ пишет Щедровицкий, ‒ я могу формализовать свою работу, свое мышление, свою мыследеятельность, сделать их объектом и применять к ней следующую мыследеятельность. Т.е. я фиксирую в ней не только объект, но и свою собственную работу и превращаю её в объект своей мысли и мыследействования» ³¹ (подчеркивание наше. ‒ В.Р.).

 

Как это можно понять? А так, что фактически речь идет не о мышлении вообще, не о конкретных видах мышления (научном, инженерном, проектном, художественном и пр.), а только о методологическом мышлении, для которого характерны, во-первых, совпадение деятельности и мышления (в методологическом проекте будущая деятельность задается мыслью методолога), во-вторых, рефлексия и контроль за собственным мышлением (как следствие «вставление понимания и интерпретации внутрь схем»), в-третьих, имманентные механизмы развития (поэтому-то нужна рефлексивная процедура применения к мыследеятельности следующей мыследеятельности). А чтобы различать, что делает методолог, и что при этом возникает в объекте (как объект) в результате его деятельности и мышления, вводится различение двух планов методологического анализа ‒ оргдеятельностный (описывающий и организующий деятельность самого методолога) и объектно-онтологический (характеризующий то, что возникает в объекте в результате методологической деятельности).

 

«И теперь, ‒ разъясняет Щедровицкий, ‒ я должен сказать, что, следовательно, эта схема имеет рефлексивный характер, т.е. свертывает в себе рефлексию. Причем она рефлексию помещает в объект дальнейшей мысли. А дальше эта схема начинает выступать в двух функциях: объектно-онтологической и оргдеятельностной. И она впервые дает основания для развития методологического мышления, методологической работы за счет самого этого трюка, осуществляемого при изображении»³².

 

Можно предположить, что и другие схемы мыследеятельности («шага развития», «управления» и т.д.) построены в той же логике: они, с одной стороны, описывают и организуют мышление и деятельность методолога, а, с другой ‒ выступают схемами той реальности (деятельности, мышления, их объектов), которая задается методологом и относится уже не к себе, а во вне и к другим, с третьей стороны, в той или иной мере содержат в себе процедуры понимания и интерпретации (это одна из форм самоопределения и самоконтроля методолога).

Но ведь, как я говорил, Щедровицкий хотел выйти к анализу других типов мышления, а не только методологического мышления. И не только, у него была интенция, правда, не очень артикулированная, на размыкание теории деятельности, на поиск других, внешних источников развития деятельности и мышления. Почему в этом случае Щедровицкий снова обращается к системному подходу, который, по его же утверждению, строится в рамках методологии и теории деятельности?

А потому, что таким образом Щедровицкий получает возможность на схемах конструировать новые типы деятельности, и считать, что у него есть правила подобно конструирования. Они задаются системно-структурными категориями, скоординированными с теоретико-деятельностными понятиями. Например, при построении в ходе рефлексии новых деятельностей категория «организованность» так и вводится, чтобы объяснить и рефлексию и разворачивание (кооперацию) на её основе деятельности.

 

«Естественно, ‒ пишет Щедровицкий, ‒ что рефлексия интересует нас прежде всего с точки зрения метода развертывания схем деятельности, т.е. формальных правил, управляющих конструированием, или, при другой интерпретации, ‒ изображением механизмов и закономерностей естественного развития деятельности<…> Для того чтобы две деятельности ‒ рефлектируемая и рефлектирующая ‒ могли вступить в кооперацию друг с другом как равноправные и лежащие как бы наряду, нужно, чтобы между ними установились те или иные собственно кооперативные связи деятельности и были выработаны соответствующие им организованности материала. Это могут быть собственно «практические» или инженерно-методические производственные связи передачи продуктов одно деятельности в качестве исходного материала или средств в другую деятельность; это могут быть собственно теоретические, идеальные связи объединения и интеграции средств деятельности, объектов, знаний и т.п. при обслуживании какой-либо третьей деятельности»³³.

 

Здесь, как мы видим, скоординированы между собой и соответственно взаимно определены (выстроены) представления об организованности материала (практической, методической, инженерной или научной), рефлексии и кооперации деятельности. Это пример, но он иллюстрирует общую логику работы Щедровицкого. В результате подобной самоорганизации методологии и методологического мышления складывается онтология деятельности. Поскольку, однако, Щедровицкий трактует основные единицы и связи мыследеятельности в той же логике и онтологии, мы вынуждены прийти к выводу, что схема мыследеятельности задает не новую онтологию, а ту же самую деятельностную онтологии, но ориентированную на решение вышеуказанных проблем. Однако, в рамках онтологии деятельности они, как я стараюсь показать в своих работах, принципиально решены быть не могут.

В заключении обращу внимание на несколько моментов.

• Методологическое мышление не исчерпывает собой остальных видов мышления. Да, методолог стремится поднять методологическую культуру, сделав других «дисциплинариев» своего рода методологами (другое дело, что из этого получается; редко то, что замышляется). Но эта работа не отменяет другие виды мышления, которые требуется анализировать и методологически обустраивать.

• «Панметодология» Щедровицкого, принципы деятельности и мыследеятельности (социотехнического отношения, естественно-научного подхода, развития, рефлексии и др.) связаны с определенным типом социальности, который я лично принимаю только частично. Выстраиваемая мною «методология с ограниченной ответственностью», ориентированная на гуманитарный и культурологический подходы, обусловлена другим типом социальности.

• В схеме мыследеятельности просматриваются две разные интенции, порождающие противоречия. Одна ‒ на принципы панметодологии, теории деятельности и системный подход в варианте ММК. Другой ‒ на размыкание теории деятельности, двунаправленную коммуникацию, современную социальность.

• Концепцию мыследеятельности все же лучше понимать как методологическую программу, ориентированную на методологическое мышление, чем новую онтологию.