М.Рац, С.Котельников
Поведение vs деятельность
Власть vs управление
Потребление vs употребление
Мегамашины vs институты
Материалы к докладу 17.06.2014
0.Для нас основной вопрос современной философии – выбор между деятельностным и натуралистическим подходами и соответствующими онтологиями. Само это противопоставление было артикулировано и осмысленно только в ММК, а основные усилия сообщества, особенно в последние 20 лет были направлены на обогащение средств СМД-методологии. Между тем, господствующими в обществе, стране и в мире остаются синкретические, преимущественно наивно-натуралистические представления, выработанные без учета указанной оппозиции. В результате наблюдается тенденция окукливания методологического сообщества, формируется отношение к нам как к эзотерической секте со своим «птичьим языком» и т.п. Возникает необходимость во втором направлении работы, включающем на первом шаге переосмысление нашего мира в рамках двух указанных подходов, развертывание и проработку соответствующих онтологических картин. А на втором – фиксацию разрывов между разными картинами мира и переброску мостов через выявленные разрывы.
17.06.14 мы вернемся к начатому в прошлом году обсуждению вопроса о том, как квалифицировать в свете сказанного разнообразные человеческие занятия, прежде всего наши собственные. Причем нас интересует вопрос не о том, ЧТО мы (и другие) делаем (и можем делать), а вопрос о том, КАК всё это делается.
1.Поставленный вопрос непосредственно связан с нашими представлениями о себе и человеке вообще. Мы развертываем в связи с этим представления о человеке, намеченные Г.П.Щедровицким в 1968 г., когда речь шла о трех ипостасях человека: организме – биоиде, социальном индивиде и личности. Соответственно всё, что мы делаем, может регулироваться вмененными нам законами биологии, социальными нормами и/или устанавливаемыми нами самими для себя идеалами, ценностями, целями и т.д. Упрощая дело, мы говорим о двух идеальных типах или полюсах, к которым тяготеют все наши занятия: полюсе естественного, подчиняющегося внешним регулятивам поведения (присущего «социобиоидам») и полюсе искусственной, регулируемой мыслью деятельности. Чтобы отличить вводимые термины от привычного словоупотребления, будем говорить об СК-поведении и М-деятельности. Будем трактовать поведение и деятельность как два полярных и одновременно взаимно дополнительных способа, или две схемы осуществления одних и тех же занятий. СК-поведение мыслится как характерное для натурально представленного законосообразного мира, где невозможно существование М-деятельности. Последняя живет в деятельностном мире, где вместе с ней – как ее вырожденная форма – возможно и поведение.
М-деятельность и СК-поведение в пределах «своих» картин мира обладают сосершенно разными статусами. Деятельностная картина мира, собственно, так и называется, потому что в ее рамках деятельность есть предельная реальность (субстанция), к которой в конечном итоге сводятся все социокультурные предметы и явления на правах видов и форм ее самопроявления. Универсум деятельности (онтологически) тождественен человеческому миру как таковому, деятельность среди прочего выступает как конституирующе начало Человека и человеческого.
Естественнонаучной картине мира присуще, напротив, индивидуально-психическое ее понимание. В этом случае «деятельностью» именуется особая эманация человека, индивидуальный человек (или сообщество) рассматривается как источник и производитель такой «деятельности». Деятельность фактически становится синонимом поведения, которое понимается обычно как естественная, присущая различным биологическим объектам «система действий по поддержанию своего существования» (НФЭ).
2.На предмет сопоставления и различения поведения и деятельности припишем им – с оглядкой на реальность – ряд признаков. Для начала, скажем, что в рамках поведения место мышления занимают умозаключения по прототипам, систему которых можно обозначить распространенным и близким по смыслу словом «менталитет». При этом СК-поведение регулируется только внешними факторами (например, действующим законодательством), в то время как М-деятельность сопряжена с самоопределением и внутренней ответственностью актора, прежде всего перед самим собой.
СК-поведение воспроизводится посредством двух сходных механизмов: В случае биоида это воспроизводство обеспечено генетически; в случае социального индивида – посредством культурных норм, эталонов и образцов. В отличие от них мышление и мыследеятельность мы считаем принципиально невоспроизводимыми (как и личность, а, следовательно, человека в целом).
В рамках деятельностной картины мира СК-поведение ориентировано на окружающие нас вещи, которые понимаются в античной традиции как видимые/ощущаемые, имеющие границы и место в пространстве-времени. В отличие от этого М-деятельность регулируется идеальными сущностями, такими как цели, ценности, ситуации, нормы, знания, проблемы и задачи и т.п.
СК-поведение отчасти, присуще любому живому «биологическому объекту» от природы, отчасти приобретается в ходе социализации. М-деятельность возникает из осознания и рефлексивно-мыслительной проработки неудовлетворенности сложившимся положением дел и ходом вещей, в т.ч. собственными занятиями. «Неудовлетворенец» и «удовлетворенец» (Р. Акофф) две классические полярные позиции. Первая из них порождает любые преобразования в нашей жизни, будь то революции, реформы или инновации, а ко второй относится афоризм М. Горького: "Консерватизм возникает на почве удобств". (Тезис, важный для понимания происходящего в России.)
Сообразно сказанному М-деятельность оказывается активной, целенаправленной, всегда преобразовательной; СК-поведение – адаптивным, реактивным. В СК-поведении место формируемых мышлением целей заменяют «хотелки», либо, наоборот, – внешнее принуждение (рабский, в пределе сизифов труд). Но чаще всего СК-поведение осуществляется просто по привычке, автоматически. Целенаправленность, осмысленность – вот, что отличает действия, поступки от поведенческих актов. Деятельность описывается в рамках телеологической логики, поведение – каузальной.
СК-поведение воспроизводится индивидом, пока в нем не проснется и не овладеет им рефлексия, которая может вывести его в мышление. Напротив, в мире М-деятельности действует своего рода закон, аналог второго начала термодинамики: без периодического подключения рефлексии и мышления деятельность имеет тенденцию к автоматизации, вырождению в привычное СК-поведение. Периодические выходы в рефлексию – важнейшее средство возвращения к М-деятельности, предохраняющее ее от долговременного скатывания в СК-поведение.
2а. Отступая для ясности и полноты картины от намеченного плана, нужно коротко сказать о типологии М-деятельности и СК-поведения, хотя первая тема совершенно недостаточно проработана, а вторая интересует нас с очень специфичном срезе. Применительно к М-деятельности речь идет о таких ее типах как проектирование, исследование, организация, управление и т.п. В методологии говорят также о позициях, которые занимает осуществляющий такую М-деятельность человек, и которые соответствуют указанным типам. Каждый из типов (и позиций) характеризуется своим набором методов и средств, своими культурными нормами.
Типы поведения (в отличие от деятельности) вообще успешно изучаются психологами, но нам здесь важен особый аспект этой темы, связанный с социальными отношениями. А именно, типы поведения, обусловленные местом, которое человек занимает в социальной структуре, и которое нужно отличать от позиции, реализуемой в его М-деятельности. Место, однажды занятое человеком (отца или мужа/жены, начальника или подчиненного/исполнителя и т.д.), впредь принудительно определяет соответствующие месту особенности его поведения. Та или иная позиция, напротив, выбирается (или даже формируется) человеком самостоятельно сообразно решаемым в данный момент задачам. При этом он может двигаться по позициям, переходя, например, от проектирования к исследованию и т.п.
3.С учетом всего сказанного не приходится удивляться тому, что СК-поведение и М-деятельность находят свои формы выражения в способах правления, в т.ч., государственного. Мы используем здесь нейтральный термин «правление», поскольку должны далее указать на два полярных способа его реализации, соответствующих поведенческой и деятельностной онтологиям. При этом идея правления связывается не с устаревшей формой слова «управление» и даже не с формой государственного правления, как его принято понимать, а, скажем на первый раз, с системой принятия решений и обеспечения их реализации и исполнения коллективами людей в бизнесе и общественно-политической жизни. Идея правления предполагает наличие двух (под)систем: опять же, пользуясь, по возможности, нейтральным языком, «верхней», правящей и «нижней», которой правят, условно говоря, исполнительской. Вопрос в том, как мы представляем себе их и способ их связи друг с другом.
Мы знаем два полярных способа такой связи. При первом обе (под)системы остаются относительно автономными, а между ними прослеживаются прямые (сверху вниз) и обратные (снизу вверх) сигнальные связи. Эта, известная из кибернетики схема универсальна, относится к техническому и животному миру, а равно и к обществу и соответственно не предполагает работы интеллекта, т.е., мышления, понимания, рефлексии ни «сверху», ни «снизу», ни мыслекоммуникации между выделенными (под)системами. Применительно к обществу мы квалифицируем ее как схему властного правления (для краткости – власти), основанного на иерархии, социальном отношении «верха» и «низа». Идеальная схема власти реализуется в рамках поведенческой онтологии.
При втором способе верхняя (под)система рефлексивно охватывает нижнюю. Между ними нет ни прямых, ни обратных связей, а объединяются они посредством коммуникации, предполагающей как сверху, так и снизу использование всех интеллектуальных функций. Понятно, что эта – управленческая – схема работает только в обществе и реализуема исключительно в рамках деятельностной онтологии. Вслед за ГП можно сказать, что в первом случае мы имеем дело с социальными отношениями, а во втором – с особым типом мышления и деятельности.
Чтобы сразу сделать различие власти и управления более осязаемым, укажем на их важнейшие и тесно связанные особенности. Первая. Управление диалогично и основано на убеждении держателей управляемой деятельности в целесообразности предлагаемых действий; власть монологична: она не слушает возражений подвластных. Вторая. Управляемые (граждане) призваны самоопределяться и выступать партнерами управленцев; подвластные (подданные) призваны лишь исполнять принятые «наверху» решения. Отношение подданных к полученным указаниям никого не интересуют (конечно, до поры, до времени).
Третье. Из сказанного следует (и, с практической точки зрения, это трудно переоценить), что кардинально различны возможные способы формирования двух обсуждаемых систем правления. Если властная система может быть почти буквально выстроена согласно проекту власть имущих, что обычно и делают победители всяческих революций, то управленческая система могла только расти и распространяться эволюционным путем, как это происходило на Западе, особенно интенсивно в течение ХIХ – ХХ веков. Теперь на основе накопленного, в т.ч. и негативного опыта, мы полагаем, что она может также выращиваться сознательными усилиями заинтересованных граждан. О возникающих на этом пути трудностях мы еще поговорим.
Наконец, не менее важно, что система управления не может работать без проектных замыслов. Если управленцы лишены представлений о желаемом будущем, о перспективах и путях развития, управление вырождается в регулирование (текущих процессов), вся система теряет право называться управленческой, и обречена на застой и загнивание. И напротив, властное правление не нуждается ни в каких управленческих проектах. Идеальная власть озабочена только сохранением status quo, ее идеал – стабильность, а застой и загнивание для нее в наш динамичный век – только дело времени. Конечно, всё это относится к миру идей, а в жизни с ее бесконечными синкретичными склейками и переплетениями самых неожиданных вещей дело обстоит куда сложнее.
4.Важнейшая особенность выделенных схем правления состоит в смене форм их сосуществования в истории. Мы полагаем, что со временем берущая свое начало в доисторическую эпоху властная схема дополняется управленческой, которая постепенно начинает вытеснять (ассимилировать) первую. Мы живем в период, когда власть в чистом виде представляет собой уже почти музейный экспонат, в то время, когда управление еще только завоевывает позиции – более или менее успешно в западном мире, и с весьма переменным успехом на Юге и Востоке.
Мы предполагаем, что деятельность зарождается в глубокой древности по большей части на уровне власть имущих: именно она позволяет приобретать и удерживать власть. Причем ориентация деятельности на власть, обеспечивающая роль деятельности при власти, по нашему представлению, характерная для наиболее примитивных форм организации человеческого общежития, воспроизводится на протяжении большей части человеческой истории. По-видимому, именно с помощью ориентированной на власть деятельности создаются и мамфордовские мегамашины. Смена ориентации на власть ориентацией на общее благо начинается лишь много позже в Европе. В Африке и на Востоке, в мусульманских странах первая сохраняется или даже господствует до наших дней.
Деятельность, ориентированная на власть, до настоящего времени, по-видимому, наиболее распространенная в мире форма деятельности, но верно и обратное: только обеспеченное деятельностью властное правление может оказаться и часто оказывается стабильным. Мы рискнули бы даже квалифицировать этот феномен как промежуточную – между полюсами власти и управления – и при этом наиболее распространенную в европейской истории форму правления, достойную в этом случае более короткого и внятного наименования, нежели «деятельность, ориентированная на власть». Назовем управластью деятельность власть имущих, использующих власть/силу в качестве средства для достижения своих целей. И заметим сразу, что господствующие ныне в мире системы правления при всем их разнообразии можно квалифицировать как синкретические системы управласти.
Вместе с тем следует понимать, что управласть – достаточно архаичная форма правления, в сущности, противостоящая той конструкции деятельности над деятельностью (Д/Д) с локализованной и функционализированной властью закона, о проекте которой мы рассказывали в прошлом году (см. http://politconcept.sfedu.ru/2014.1/00.pdf – схему лестницы и табл. 2). С прагматической точки зрения, основное различие между ними состоит в том, что направление вектора преобразований в системе управласти во многом зависит от личных качеств правителя, в предлагаемой же нами триаде Д/Д влияние личностных особенностей управленцев сведено к минимуму. Всё определяется соответствующей институциональной структурой. В основе указанного различия лежит важнейшая особенность управласти, которую трудно зафиксировать за отсутствием необходимого языка.
Дело в том, что привычные для нас слова типа норм, целей, средств, организации, управления и т. д. исторически (хотя и неосознанно) связаны с деятельностной онтологией и использованы нами в проекте Д/Д в качестве разнообразных организованностей деятельности. Аналогичные по функции феномены имеют место и в архаичном мире «чистого» поведения/власти, но как их называть? Там за отсутствием деятельности нельзя говорить о ее организованностях. Понятно, например, что построение во фрунт отнюдь не равноценно организации (организовыванию) как типу мыследеятельности[1], а надсмотрщик с кнутом – далеко не управленец. Эта тема заслуживает специального обсуждения, здесь же нам важно только заметить, что в системе управласти широко используется «построение во фрунт» (которое мы не можем назвать организацией), и, видимо, отсутствует аналог того, что в системе Д/Д именуется программированием и проблематизацией.
Между прочим, феномен, поименованный управластью, по-своему зафиксировал еще в 1970-х гг. М.Фуко (1996, с. 240). Он отмечал, что власть из ограничивающей (свободу) и захватывающей (вещи, время, тела людей, а, в конечном счете, их жизнь) силы превращается с течением времени в силу побуждающую. Власть в итоге предназначена скорее для того, чтобы пробуждать и инициировать другие силы, «заставлять их расти и их упорядочивать, нежели для того, чтобы ставить им заслон, заставлять их покориться или разрушать». По словам Фуко, власть берет на себя – с нашей точки зрения, невозможную для нее «в чистом виде» – «функцию заведовать жизнью», «ее главнейшая роль состоит в том, чтобы обеспечивать, поддерживать, укреплять, умножать жизнь и ее упорядочивать» (там же, с. 241, 242). Между тем, всё это может быть отнесено напрямую к управласти: в упорядочении находит свое выражение организационная функция.
5. Основную проблему стран европейского культурного ареала мы видим ныне в отсутствии направляющей ценностной идеи или идей, приводящем (по-видимому, снизу вверх) к вырождению М-деятельности в поведение, а в перспективе управления – во власть. Что видимо, вполне естественно в потребительском обществе, даже когда при этом говорятся слова об информационном обществе или обществе знаний. Поскольку потребление, если и поскольку оно только потребление – чего угодно, хоть бы и знаний – есть поведение (в отличие от деятельности), и что бы ни потреблялось, потребляемое выступает в качестве «вещи».
Собственно, ни в каком другом качестве потребляемое немыслимо. Идеальные сущности, связанные с М-деятельностью не потребляются, а у-потребляются, используются совершенно иначе: как материал, средства и другие организованности этой самой М-деятельности, направленной на решение очередных проблем и задач. В противоположность этому в рамках потребления круг замыкается, и сама деятельность в большинстве случаев обращается в поведение, труд, ориентированный только на получение средств потребления – денег. (Иначе говоря, мы отличаем употребление/использование от потребления чего угодно наличием у пользователя (и отсутствием у потребителя) неких внеположных целей.)
О труде надо сказать, что наша точка зрения находится в сложном отношении к известному тезису Ф.Энгельса, гласящему, что труд создал человека. Имея в виду различение деятельности и поведения, мы должны квалифицировать труд как особую разновидность поведения, направленную, прежде всего, на удовлетворение физиологических потребностей социобиоида, как, собственно, он и описывается Энгельсом. Поскольку это самое удовлетворение потребностей (как в дальнейшем и вознаграждение за труд) внеситуативно и нерефлексивно, труд в принципе бесцелен (хотя отдельные операции в контексте осуществляемых действий вполне могут быть целесообразными). Здесь приходиться в очередной раз напомнить притчу о строителях Шартрского собора[2]: в рамках нашей концепции строящий собор осуществляет деятельность, а таскающий камни трудится.
Здесь также полезно вспомнить обсуждение вопроса об отношениях господства/подчинения и эксплуатации человека человеком http://politconcept.sfedu.ru/2014.1/00.pdf, пункт δ. раздела 1.2). Обращаясь в связи с этим к истории, можно сказать, что мы живем в конце очередного цикла эволюции Запада, который после тоталитарного опыта ХХ века завершается постмодернистской разрухой в головах. Сквозь нее и пробивается, по выражению В.В.Никитаева (2005), «последний проект модерна», который мы считаем первой – методологической – программой пост-постмодерна (или, м.б., эпохи неопросвещения) – программой развития.
6. Многие эксперты, особенно в России связывают свои надежды на совершенствование общественного устройства с социальными институтами, роль которых, действительно, трудно переоценить. В данном случае для нас особенно важна их роль в переходе от личных дел каждого индивида к его функциям, как члена различных сообществ и гражданина своей страны/государства (state). Мы связываем эту роль с тем, что институты обеспечивают совместное воспроизводство поведения/ деятельности с формами их организации (что достаточно близко к господствующим представлениям (Шмерлина, 2008)).
Пока, однако, упомянутые надежды не оправдались, и мы думаем, что неслучайно. С нашей точки зрения, при всем их значении институты вторичны, и фокусировать внимание нужно, прежде всего, на поведении/деятельности, воспроизводство которых они обеспечивают. Поэтому для начала надо разобраться, что именно мы хотим институционализировать, и что не устраивает нас в наличных институтах. Хотя институциональная организация вроде бы противостоит мегамашинной, но на практике власть нередко вытесняет и замещает институты мегамашинами, наследующими способность институтов к воспроизводству, что отчетливо видно в России. Здесь можно усмотреть своего рода псевдоморфозу мегамашинной организации по институтам. Говоря, как это у нас принято, о «несовершенстве институтов», мы лишь прикрываем злокачественный характер их перерождения, обеспечивая тем самым воспроизводство нетерпимого положения дел.
Советская и постсоветская история свидетельствует, что институционализация как таковая не способна противостоять экспансии мегамашинной организации. В условиях авторитарной власти институционализация регулярно обращается ритуализацией. Прибегая к метафоре, вопреки кажимости можно сказать, что, если институты подобны травоядным животным, то мегамашины – типичные хищники. Мы вынуждены искать новые пути и разрабатывать средства для решения этой проблемы, укорененной, по-видимому, в наших антропологических представлениях. Свой путь мы видим при этом в реализации «деятельностного поворота».
Имея в виду этот путь, нужно сделать одно парадоксальное (на фоне сказанного выше) замечание. Вообще-то ни институтов, ни мегамашин в жизни, «за окном» нет, а есть некие связки норм с популятивными социальными объектами, обеспечивающие воспроизводство всего спектра человеческой «активности», которую пока можно обозначить выражением «поведение/деятельность» (жизнедеятельность). И весь вопрос в том, на что делается упор в этом воспроизводстве: на поведение или деятельность. Или, вспоминая И.Канта и центрируясь на человеке, на то, «что делает из человека природа», или то, «что он как свободно действующее существо делает или может и должен делать из себя сам» (Кант, 1966).
Уточним свое понимание «институтов». Мы считаем, что таковыми оказываются популятивные социальные объекты, сконструированные (часто в далеком прошлом) для отправления определенных функций в обществе. Институты призваны обеспечивать воспроизводство одновременно как деятельности/ поведения, так и форм их организации: от совместного ведения хозяйства в семье до реализации правосудия в форме судопроизводства. На фоне множества примеров такого рода (будь то семья и школа или суд и парламент) контрпримеров не видно. Интрига далее завязывается вокруг того, что институты могут обеспечивать воспроизводство как М-деятельности (или условий ее воспроизводства, например, в университетах), так и СК-поведения (в семье). Именно эту их двуликость мы имеем в виду, говоря о замещении институтов мегамашинами.
Дело, следовательно, не в нюансах тех или иных представлений об институтах: мы не видим принципиальных противоречий между нашим толкованием, упоминавшимся мейнстримом (Шмерлина, 2008) или концепцией В.Г.Марачи (Марача, Матюхин, 2005). Проблема состоит в том, как научиться строить и перестраивать институты, «затачивая» их на борьбу с экспансией мегамашин, как обеспечить иммунитет институтов к ритуализации и вырождению М-деятельности в поведение. С этой целью мы предлагаем обратиться к деятельностному подходу и деятельностной онтологии, в частности, к вопросам, что институционализировать? Как? Как обеспечить при этом стабильность?
Наш ответ на первый вопрос состоит в том, что институционализации подлежат именно различные типы М-деятельности, а точнее их особые, нацеленные на развитие связки, получившие в ходе обсуждений 1980-х гг. в ММК наименование «сфер деятельности». В этом тезисе, однако, заложено противоречие с нашим прежним утверждением, что мышление и М-деятельность в принципе не воспроизводимы, а ведь именно воспроизводство в ряде случаев оказывается целью институционализации. Напомним, что мы уточнили свою позицию, указав на возможность и необходимость (для нас) воспроизводства условий мышления и М-деятельности. Важнейшим условием такого рода мы считаем проблематизацию, реальность воспроизводства которой продемонстрирована, например, историей развития естествознания (наиболее ярко в концепции научных революций Т.Куна). Вклад ММК в технологизацию постановки проблем приближает нас к реализации идеи воспроизводства условий мышления и М-деятельности.
Более радикальными оказываются наши ответы на второй и третий вопросы: в качестве схемы институционализации мы предлагаем использовать упомянутую выше схему лестницы с учетом ее детализации в табл. 2. Это означает, что институты подлежат перманентному строительству (в противоположность известной идее перманентной революции), и мы рассчитываем, что выстраиваемые таким образом, в частности, благодаря системам мониторинга и авторского надзора, они будут устойчивы против экспансии мегамашин.
Во избежание недопонимания можно добавить, что в рамках наших представлений правовое государство – это идеальная конструкция из деятельностной картины мира, форма организации правления, основанного на у-правлении, на триаде: политика – управление – нормоконтроль/ нормотворчество (власть закона). В натуралистической картине мира рисуется другая систем правления, основанная на власти (человека над человеком), на диаде: политика – власть. И здесь «правовое государство», строго говоря, в принципе немыслимо: здесь господствует другая система, реализованная в истории восточных царств, европейского абсолютизма и России – почти на всем протяжении ее истории.
Другое дело «за окном»: там, действительно, всё перемешано и склеено, в частности, правовое государство может трактоваться как особая институциональная форма власти, ограничение власти человека над человеком властью правового закона. Но мы стараемся различать происходящее за окном и мыслительную действительность, а в данном тексте сосредоточены на второй. При этом власть правового закона из нашей идеальной картины (табл. 2) и власть человека над человеком из натуральной картины мира несовместимы, существуют в разных мирах. Следовательно, невозможно помыслить (в идеальной действительности) ограничение власти правовым законом. Мы соотносим власть (человека) и управление как два способа правления, присущие разным идеальным мирам, ив цитированной работе конструировали систему правления для деятельностного мира, где должна быть исключена власть человека над человеком, и где только и может реализоваться идеальная конструкция, именуемая «правовым государством».
Свежие комментарии