Часть II
Я начну с вопроса, который затем буду формулировать еще несколько раз другими словами: существует ли социология. Вы понимаете, что ответ на этот вопрос будет определяться тем, как мы поглядим на существующее положение дел, а это в свою очередь будет определяться нашими задачами. Соответственно этому, мы либо ответим, что социология есть, либо же, что социологии нет. Лично я склонен отвечать на этот вопрос отрицательно и думаю, что мой отрицательный ответ является куда более продуктивным, нежели утвердительный ответ на этот вопрос.
А.Голов. Мне представляется, что если ответ на вопрос, существует что-либо или нет, ты ставишь в зависимость от стоящих перед тобой задач, то ты совершенно обессмысливаешь самое понятие существования. Для этого вопроса существует альтернатива да/нет, а ты совершенно обессмысливаешь ее своим утверждением.
Я прекрасно понимаю то, что ты говоришь, и я с тобой полностью согласен. Я действительно обессмысливаю названную тобой альтернативу и делаю это совершенно сознательно. Два года тому назад я проделал специальную работу и показал, что традиционное понятие существования, как оно определялось раньше, в первую очередь в математике и ее обоснованиях, но в этом плане и для теории науки вообще, это понятие уже не может работать, когда мы подходим к проблемам деятельности. Но это — теоретический аспект, и не он является самым важным. Мне представляется, что в этом пункте — и в этом его значении — сказывается не только теоретическое и практическое, но также и нравственное различие наших позиций в отношении к тому, что уже есть, и к тому, что может быть. Я утверждаю, что я показал бессмысленность традиционного понятия в новой научной и практической ситуации, бессмысленность его относительно современной картины мирового устройства. Но я сделал не только это. Я ввел более широкую обобщающую действительность, снимающую в себе прежние действительности. Собственно, только на основе этого я и смог показать бессмысленность традиционного понятия существования. Вы понимаете, что здесь слово бессмысленность надо понимать в самом хорошем смысле: я взял из этого прежнего понятия очень много, все, что можно было, и я перевел его в другое, более сложное и более мощное понятие. Я показал плюрализм существования, я показал, что ответ на вопрос, существует то или иное образование или нет, зависит от той картины мира, в которой мы этот вопрос ставим, а она в свою очередь, зависит от наших задач, от системы нашей деятельности. Я показал вместе с тем, что математическое понятие существования и построенное на его основе естественнонаучное понятие существования представляют собой предельный случай от того «существования», которое я задаю в структурах деятельности. И поэтому, я употребляя слово существование в новом смысле, показываю вместе с тем, в каком смысле употребляли его другие и вместе с тем показываю, что эти прежние понятия уже нельзя употреблять, когда мы переходим к социальной, в конечном счете — деятельностной действительности.
А.Голов. Именно примитивизм такого понятия существования доставлял ему универсальность, общеупотребимость. Ты его осложнил и оно стало специальным понятием теории деятельности. Лучше всего его обозначать незнакомым словом или во всяком случае брать в кавычки.
Я понял, что ты утверждаешь, и я понимаю, почему ты так утверждаешь. Но ошибочность этой точки зрения была показана даже не нами, а еще неокантианцами. Эрнст Кассирер в своей известной книге «Понятие о функции и понятие о субстанции» (в русском переводе «Познание и действительность») показал, что примитивные понятия не могут быть общеупотребительными, что с появлением новых областей понятие сохраняет свою общеупотребительность, усложняясь и структурно развертывая себя. Это бесспорный результат. По сути дела именно это я и делаю для понятия существования. Это одна сторона дела. Другая состоит в том, что я никак не могу принять твое утверждение, что теоретико-деятельностная действительность является одним из частных представлений, которому противостоит некое общее представление. В крайнем случае я готов принять, что теоретико-деятельностное представление существует рядом с другими и что между всеми ими нет никаких различий по общности. В таком случае понятие существования теории деятельности будет столь же общим, как и все другие. Но я полагаю нечто большее. Сама теория деятельности или система деятельностных принципов строилась со специальной целью объединения и конфигурации ряда других представлений и действительностей. Уже в силу одного этого я могу утверждать, что она является более общей, чем другие. Если я ставил своей задачей сконструировать такое понятие существования, которое объединялось бы в другие уже существующие понятия существования, то я буду считать, что созданное мною понятие существования — конечно, если мне удалось решить мою задачу — является более общим, чем другие и снимает их в себе.
Наконец, я уже сказал, что в расхождении наших позиций скрывается очень важная нравственная сторона в отношении к уже существующему и к будущему. Для меня все существующее есть лишь момент на пути нашего движения. Поэтому все существующее, хотя и является для меня ценностью, но только не по отношению к вновь создаваемому, более высокому, более развитому. Я утверждаю, что я создал более высокое понятие существования прежде всего на том основании, что я признаю такое право и такую возможность за всеми людьми и всеми формами мышления создавать новые более высокие понятия. Я утверждаю, что новое более высокое понятие создано, поскольку я знаю, что суть нашей деятельности в этом и состоит. Ты же считаешь непреложной ценностью уже существующие уже существующие понятия и оцениваешь все остальное с точки зрения их. Образно говоря, ты консерватор и убийца по отношению к новому, я радикал и убийца по отношению к старому. В этом нравственное различие наших позиций.
Однако вернусь к своей непосредственной теме: существует ли социология. Если раньше я излагал теоретические соображения, то сейчас я хочу изложить некоторые эмпирические соображения. Я готов согласиться с тем — и даже не буду спорить по этому поводу, — что есть О.Конт и его работы, есть Сен-Симон, Маркс, Дюркгейм, М.Вебер, Т.Парсонс и масса других социологов. Но дали ли все эти люди социологическую теорию. Я думаю, что многие из вас всерьез задумаются, прежде чем ответить на мой вопрос. Я вспоминаю очень интересное выступление О.Генисаретского на симпозиуме по методологии социологии в марте 1968 г. в Тарту. Тогда он утверждал — не знаю, может быть сейчас он считает это иначе, — что у Т.Парсонса нет социологической теории, в лучшем случае у него есть методология социологии. Реальное положение дел состоит в том, что когда мы конкретно спрашиваем, дают ли нам работы Конта, Маркса, Спенсера и дальше вплоть до Т.Парсонса социологическую теорию, или, даже более точно, науку социологию, то каждый раз получаем очень определенный конкретный ответ: нет, не дают. И то, что докладывал нам О.Генисаретский в первых лекциях на этом семинаре, мне тоже очень импонирует и, как мне кажется, подтверждает мою точку зрения. Ведь фактически он утверждал и показывал нам, что социальная жизнь имеет массу таких «социогенных» факторов, которые никак не задействованы в существующем социальном знании. Это для меня еще один аргумент, что социологии нет, и не только с моей «свободной» позиции, нового социального действия, но и с его позиции, весьма традиционалистической и ориентированной на традиционную культуру.
Но самое главное, что заставляет меня делать такого рода утверждения, это даже не состояние социологической традиции, а прежде всего новизна новых социальных в первую очередь социотехнических задач, которые нам сейчас предстоит решить.
Я не обсуждаю сейчас вопрос, почему современное социальное действие, каким оно представляется нам сейчас, после анализа, не может быть обеспечено существующими формами и типами социальных знаний, — обратите внимание, как я говорю: не знаниями, а формами и типами знаний. Но я это утверждаю, и это утверждение является для меня главным основанием, чтобы сказать, что нужно строить новые социальные науки и новую социологию. Я не обсуждаю далее этого вопроса, поскольку, как я уже сказал, этому будут посвящены два взаимно дополняющих друг друга цикла. Я лишь указал на эти прагматические основания моего утверждения, а затем постарался еще подтвердить его некоторыми эмпирическими соображениями, показывающими, что по каждому частному пункту многие думают точно так же, хотя и не обобщают своих утверждений.
Но мой тезис, что социологии нет, ни в коем случае нельзя понимать так, что все существующие социологические концепции не только социологические, но также и философские концепции (мне здесь очень импонирует тезис О.Генисаретского, что современная философия дает для создания подлинно научной социологии больше, чем все конкретные социальные обследования, причем именно в плане эмпирического материала) не должны учитываться и не должны тщательно прорабатываться при создании новой социологической теории. Наоборот, я считаю, что все это должно быть сделано и при том самым тщательным образом.
Но из этого, как мне кажется, следует необходимость по крайней мере двух разных программ разработки социологии. Одна программа должна касаться проработки истории социологических учений, другая — той структуры социологии, которую мы должны получить или разработать. И хотя дальше я буду говорить о связи этих двух программ и соответствующих им направлений исследования, здесь я хочу подчеркнуть их различие и то обстоятельство, что это — две разных работы, имеющих разный смысл и разное значение; существенно так же и то, что их продукты будут иметь разное употребление и, соответственно, они имеют разное назначение. Это различение важно мне также и в том плане, что оно определяет двоякое отношение к докладу Розина. Если в одном плане я принципиально не согласен с основными установками его работы и буду в этой связи говорить о «методологическом империализме»- это будет касаться структуры будущей социологии, то в плане проработки и ассимиляции истории социологических учений его план представляется мне единственно эффективным и необходимым.
Другими словами, существует различие между построением проекта социологии или проекта предметов социологии и составлением программы социологических исследований и разработок. Я настаиваю на том, что это — разные вещи, и я хотел бы быть уверенным, что В.Розин согласен со мной. Меня радует, что В.Розин подтверждает важность этого различения. Мне представляется, что в своем докладе он говорил только о составлении проекта социологических предметов, т. е. только о проектировании социологии, и совсем не касался вопроса о составлении программы социологических исследований и разработок.
В.Розин. Я обсуждал вопрос о методе социологической работы. В конечной интенции я действительно имел в виду составление проекта социологических исследований, но реально я не обсуждал ни этого проекта, ни самого проектирования.
Тогда я просто констатирую наше разногласие в этом пункте. Дальше я еще специально вернусь к обсуждению этого вопроса.
Я хочу, правда, очень коротко, сопоставить между собой две стратегии, которые возможны в нашей методологической работе. Одна касается составления проектов социологии, другая — составления программы социологических исследований. Первая стратегия, очевидно, достаточно понятна. Вторая может быть охарактеризована как стратегия методологического управления естественным развитием науки или научного организма. Если мы выбираем первую стратегию, то вся работа членится на два очевидных этапа: на первом этапе мы составляем проект социологии, а затем, после того, как проект завершен, на втором этапе его реализуем. Ясно, что работу по реализации проекта нельзя начинать раньше, чем будет закончено составление самого проекта. Мне кажется, что ты исходил именно из такого представления и поэтому все критические замечания О.Генисаретского представляются мне правомерными.
Методологическое управление в противоположность проектированию не предполагает, что социология будет впервые создана после того как мы завершим свой проект. Методологическое проектирование исходит из того, что социология, как особый вид деятельности и особая организованность, будет развиваться независимо от того, хотим мы этого или нет. И даже если мы начнем осуществлять методологическое проектирование в социологии, то она все равно параллельно этому будет развиваться, не зная и не ведая того, что мы ее проектируем. Но если это так, то никакая непосредственная реализация проекта на таком материале невозможна, если мы с самого начала не будем учитывать этой особенности материала и не заменим нашей чисто проектировочной установки более сложной установкой на управление. Это означает, что от нас потребуется совершенно новая и особая стратегия поведения и действований. Если мы хотим в этой ситуации осуществить нашу методологическую функцию, то мы должны осуществлять методологическое управление.
Тем самым методологическое проектирование не исключается. Как деятельность оно будет реализоваться, но не таким образом, чтобы потом был реализован созданный нами проект, а таким образом, чтобы уже по ходу дела мы могли влиять, воздействовать на естественный процесс развития социологии и добиваться того, чтобы она постепенно приходила к тому состоянию, которое представляется нам идеальным. Здесь нам придется вырабатывать и определять идеал. Но идеал социологии это все же не ее проект и поэтому разработка идеала социологии в контексте методологического управления ею будет отличаться от методологического проектирования. Именно этот момент мне важно подчеркнуть и зафиксировать.
В. Розин. У меня другой подход. В рамках моих представлений при методологическом подходе, даже если он внешне похож на первую из названных тобой линий, невозможно проектирование в точном смысле этого слова. Я учитываю, что социология все время будет параллельно развиваться. Но я считаю, что любые исследования в своем развитии всегда перекрывают рамки наших исходных установлений и заготовок. А поэтому проектирование невозможно. Я понимаю, что некоторые из наших разработок и идеалов ориентированы на проекты. На мой взгляд, должна существовать специальная методика, которая позволяет нам на каждом этапе отказываться от выработанного нами проекта, менять и переориентировать его и именно эта методика проектов и ориентаций и составляет сущность методологии и методологической работы. Именно поэтому я утверждаю, что проектирование в рамках методологии невозможно.
Щедровицкий. Я воспользуюсь тем, что ты сказал, и сформулирую утверждение, что тогда, с твоей точки зрения, вообще не нужно проектировать предметы социологии.
В.Розин. Это не следует из того, что я сказал.
Я постараюсь показать, что следует. Пока что я утверждаю, что проектирование предмета или системы предметов социологии как некоторого целостного образования становится зряшным делом.
В.Розин. Если ты говоришь о проектировании предмета социологии в его основных блоках и системах связи, то это, конечно, не нужно. Но нужно создавать особое знание, которое будет управлять твоими исследованиями, это необходимо, и нужно постоянно думать над тем, соответствуют ли твои исследования тому, что в этот момент нужно развивающейся социологии. Нужно сочетание двух позиций: с одной стороны, ты должен смотреть на проект, а с другой стороны, ты должен знать, что это совсем не проект и через несколько шагов работы тебе придется перестраивать.
Такая стратегия и тактика работы мне не нравятся. Я бы предпочел адекватное самосознание: если я не делаю проекта, то я и не говорю, что я его делаю, а если я делаю проект, то я отдаю себе отчет в том, что я делаю именно его, а не что-то другое.
Все то, что я говорю, нельзя понимать в том плане, что нам де во всех случаях не нужно составлять проекты каких-либо наук. Есть такие ситуации, в которых, вместо того, чтобы управлять развитием какой-либо науки, выгоднее спроектировать ее целиком. Пример этого дает педагогика, которая существует сегодня таким образом и развивается в таком направлении, что ее в принципе невозможно перевести на новые рельсы; проще построить рядом с ней другую по предварительно выработанному проекту. Более того, я не отрицаю и того, что может быть в отношении них социологии нужно будет строить проект и затем пытаться реализовать его. Утверждаю я лишь то, что возможны две разных стратегии и что мы не можем сбрасывать со счетов того, что социология как вид деятельности и особая организованность существует и развивается параллельно нашей методологической работе. Именно поэтому или только поэтому я и считаю, что мы должны исходить не из идеи методологического проектирования, а из идеи методологического управления.
Исходя из всех этих соображений и вместе с тем обобщая результаты наших методологических разработок, я утверждаю и это уже совсем новая мысль, — что нам нужен не столько проект предмета социологии, сколько онтологическая картина объекта социологии и программ построения такой онтологической картины. Таким образом я разделил две задачи: одна — проект предмета, и эту задачу я не считаю столь уж актуальной, — и другая — онтологическая картина объекта социологии. Именно конструкция онтологии социологии даст нам возможность разработать программу социологических исследований.
В.Розин. Многое остается мне непонятным. Может быть, чтобы оказать управляющее воздействие на развитие современной социологии действительно нужна конструкция ее онтологии, а не проекты ее предмета. Но может быть, чтобы построить онтологию социологии, тебе придется строить и проектировать массу других вещей.
С этим я согласен, но мне важно разделить и иерархировать сами эти задачи и соответствующие им результаты. Непосредственно, для методологического управления развитием социологии нужно дать онтологическую картину ее, а что мне придется делать для этого, все это зависит уже от реальных обстоятельств моей собственной работы и планируемого мною социального действия.
В.Розин. Меня здесь несколько удивляют и смущают противоречия в твоих тезисах. С одной стороны, ты говоришь, что социологии нет, а с другой стороны, ты говоришь, что социология есть, что нужно из этого исходить и управлять развитием социологии.
Противоречие здесь мнимое. Когда я разговариваю в компании людей, считающих себя социологами, причисляющими себя к клану социологов, то я, естественно, считаюсь с их существованием и говорю, что социология это — мы, т. е. вся эта компания и поскольку м работаем, постольку социология есть и развивается. Все мои утверждения, что социологии нет, касались тела социологической науки и социологической теории. Мы, как социология, считаем, что никакой другой социологии нет и что, следовательно, мы можем строить социологическую теорию не очень то считаясь с традицией, во всяком случае не подлаживаясь под нее. В этом и состоял смысл моего первого тезиса. А смысл второго в том, что есть в нашей стране определенный институт и определенные учреждения, которые и являются социологией, определенным образом развивающейся. Все то, что я сейчас говорю, теснейшим образом связано с моей первой частью. Там, как вы помните, я обсуждал вопрос об индивидуализме и формах интеграции. Из этого я и исхожу. Я полагаю, что наша задача состоит в том, чтобы создать программу, вокруг которой будут консолидироваться люди. Эта группа людей и будет социологией. Я предполагаю также, что эти люди уже каким-то образом ориентированы как социологи, институционализированы и что идет естественный процесс развития их взглядов и проблем, которые они решают. Поэтому я и говорю, с одной стороны, что социология есть, а с другой стороны, что социология это — мы. Другими словами, я очень жестко разделяю план социального действия и план истории. Тезис, что мы в плане своего социального действия продолжаем историю существовавшей до того социологии, развиваем ее традиции и ее, если можно так выразится, ее машину, этот тезис мною здесь отвергается. В каком-то плане все дело можно представить таким образом, что я как бы разрываю надвое всю историю социологии. До этого была одна история социологии — социология неотягченной методологическим управлением. Теперь, поставив задачу программирования, методологического управления или даже, может быть, методологического проектирования социологии, я пытаюсь создать совсем новый организм, — организм социологии вместе с управляющей ею методологией. В контексте решения этой задачи я и делаю весьма условное и вспомогательное утверждение, что социологии нет, имея в виду, что при составлении нашей программы мы должны исходить не столько из традиции существую щей социологии, сколько из тех социальных задач, которые сей час перед нами стоят. Мне важно сказать, что жизнь этого кентавра «методология — социология» начинается с нуля, она впервые начинается.
В.Розин. Позиция Генисаретского представляется мне весьма последовательной, а твоя — непоследовательной. И если ты начинаешь с нуля и можешь, естественно, пользоваться средствами только методологии, то я не понимаю, каким образом ты сможешь получить социологию.
Мне кажется, что ты забыл, что у меня есть еще история социологических учений. Я начинаю с нуля только в плане границ и условий моего социального действия, т. е. моих целей. А средствами для меня служат не только традиционные методологические средства, но и все то, что я смогу извлечь в анализе социологических учений. У меня таким образом есть совокупность проблем, выводимых из анализа современной социальной ситуации, у меня есть совокупность задач, выбранных нами из схемы планируемого нами социального действия, и у меня, кроме того, есть материал традиционной социологии, из которой я буду извлекать очень многое, в том числе и многие средства: ими будут служить даже социологические понятия.
С другой стороны, мне представляется, что в позиции О.Генисаретского есть одна кардинальная трудность: ему всегда будет очень трудно вырваться из социологической традиции и перейти к обсуждению новых задач и проблем, которые ставит социальная жизнь.
О.Генисаретский поднял этот вопрос, но не дал его решения. Если вы помните, он говорил о том, что может быть введено общество как целое и такое представление будет называться социальным — это одна возможная позиция, но точно так же социальные отношения и социальная система могут быть введен как од на из возможных проекций общества, как одна из его подсистем. На мой взгляд, здесь он зафиксировал одно из противоречий со временной социологии. Когда он вводил все эти понятия, то все время подчеркивал, что таким образом мы должны рассуждать исходя из практики существующей социологической работы. Когда его спрашивали, на каком основании он выделяет социальные системы и противопоставляет их другим, то он каждый раз отвечал: такова практика нынешней социологической работы. Я утверждаю, что выскочить из такого способа рассуждения, если вы ориентируетесь на социологическую традицию, в принципе невозможно. И наоборот, чтобы выскочить за пределы традиционной точки зрения, нужна специальная конструктивная работа. Установка, которую я противопоставляю этому подходу, ориентирована не столь ко на традицию социологии, сколько на потребности вновь организуемого социального действия и необходимость обеспечить это социальное действие определяет характер и строение всех научных знаний, которые должны быть созданы.
Розин. Я понимаю эту проблему. Но я хотел бы пояснить свои вопросы и сомнения аналогией. Когда Аристотель начал строить физику, то он осуществлял, если хочешь, определенную философскую экспансию. Но сейчас мы не можем с определенностью сказать, что же у него получилось. Конечно, он работал на материале физики, но работал философскими средствами и способами. Его физика представляет собой ни что иное, как особое приложение философии, хотя у нее очевидный физический материал. Если хочешь, то это какая-то физическая философия или философская физика.
Мне твой тезис скорее непонятен, хотя я понимаю, почему ты его выдвигаешь. Через много сот лет И.Кант говорил, что каждая наука есть не что иное, как прикладная философия. И я с этим тезисом целиком согласен. Но это ни в коем случае не может служить возражением против того, что все эти науки являются и остаются науками.
Розин. Но тогда я не пойму, почему ты возражаешь против моей позиции. У меня есть методология и все науки, выступают как приложения методологии.
Мое противопоставление является в первую очередь сугубо практическим. Оно обусловлено некоторым планом социальной жизни и социального действия. Я снова подчеркиваю, что твоя программа предполагает:
а) доскональное, детальное проектирование науки социологии, построение такого проекта, который может быть реализован;
б) разделение всей работы на два следующих друг за другом этапа — этап проектирования и этап реализации; на проектирование отводится 25–30 лет и затем какое-то количество лет на реализацию;
Теперь я спрашиваю только одно: что делают эти 25–30 лет собравшиеся здесь люди, по профессии своей социологи, неподготовленные к тому, чтобы вести методологическую работу на профессиональном уровне, Насколько я понимаю В.Розин предполагает, что все эти люди вместе с тем обратятся к методологии и будут делать самую интересную работу — строить методологию.
Мне такой путь очень симпатичен по своим ценностям, но вместе с тем я не могу его принять, поскольку он нереален и нереализуем. Если мне задают вопрос, что делают все остальные люди все то время, пока ты строишь методологический проект социологии, то я отвечаю, что перед ними всего два пути и они идут по одному из них в зависимости от характера твоей собственной методологической деятельности. В одном случае они разрабатывают социологию безотносительно к твоей методологии или вопреки ей; они продолжают свое естественное социологическое развитие. В другом случае, — но это уже зависит от того, сумеешь ли ты разумно построить свою деятельность, — они ведут свою работу под управляющим воздействием методологии, с которой они постоянно знакомятся и которую они усваивают. Но будут ли они так делать — это уже зависит от тебя, от того, сумеешь ли ты выработать приемлемую для них программу развития социологии.
Именно этим практическим пониманием определяется различие двух подходов и двух стратегий. Я не ставлю задачей проектировать сначала предмет социологии со всеми его подразделения ми и деталями, а потом начинать работу по реализации его на материале социологии. Я ставлю принципиально иную задачу (хотя и не отвергаю первой) — построить программу социологических исследований, которая могла бы сплотить определенную группу социологов и организовать работу, которая была бы им вполне доступна по средствам и методам. Отсюда и вытекает задача по строения онтологии социологии, причем считается, что этой онтологии достаточно для того, чтобы организовать эффективное управление развитием социологических исследований. Точнее: сначала надо совместно с социологами построить онтологию социологии, а потом на основе этой онтологии выработать, опять-таки совместно, программу социологических исследований.
Розин. Теперь я понял, о чем собственно идет речь и в чем ты видишь основные расхождения и противопоставления позиций. Я должен сказать, что и в моем варианте работы нет раз работки детального проекта предмета или предметов социологии. Хотя в практике своей собственной работы я такой проект пред мета разрабатываю. Но вместе с тем из опыта своей работы я знаю, что реальная практика исследований разрушает все проекты — она разрушит и этот проект. Это я понимаю и учитываю с самого начала. Кроме того, хотя я и понимаю, что ты предлагаешь другой путь работы, я еще хочу посмотреть и методологически оценить, насколько этот путь действительно эффективен. В частности, я хочу выяснить, не является ли этот путь значительно более долгим и чреватым значительно большими потеря ми в том числе и в человеческом материале.
Я понял твой второй вопрос и могу сказать, что дело, наверное, так и обстоит, как ты говоришь. Но меня сей час не волнуют ни затраты времени, ни затраты человеческого материала, ибо здесь нет соревнования с ушедшей вперед системой. Сейчас я принимаю во внимание лишь один фактор и только с ним я считаюсь. Это фактор реализуемости нашей работы. Рассматривая всю проблему с точки зрения социального действия я выдвигаю на передний план только требования выхода на уровень культуры. Это требование является лишь одним из возможных. Это то, что вслед за О.Генисаретским я называю выходом на уровень «социального быта». Это есть проблема организации совместной деятельности определенных контингентов людей. Для меня высшая ценность — создание этой организован ной жизни и функционирование в сфере этой жизни, а совсем не экономия материалов и не выигрыш во времени. Меня не волнует проблема времени, поскольку я думаю, что работа эта делается для вечности. Меня интересует проблема создания общности во круг социологического действия. Но кроме того, я таким путем добиваюсь решения многих социальных задач, которые сейчас могут рассматриваться как косвенные. В частности, я полагаю, что всегда в любой сфере должны существовать конкурирующие друг с другом и поглощающие друг друга организмы деятельности. С этой точки зрения я полагаю, что социология никогда не должна становиться ассимилированной методологией. Правда, методология всегда должна стремиться ассимилировать социологию и всегда должна существовать социология, ассимилированная методологией, но наряду с этим должна существовать и социология, не ассимилированная методологией, а наоборот, сама ассимилирующая методология. Сосуществование независимых и одновременно ассимилирующих друг друга организмов является для меня идеалом высшей ценности. Только таким путем можно обеспечить прогрессивное развитие. Другими словами, у меня нет такой прагматической задачи — быстренько построить социологию. Саму социологию я рассматриваю как вечную форму, в рамках которой будет идти развитие разнообразных содержаний.
Голов. Мне кажется, что в твоих рассуждениях есть одно характерное противоречие. На мой взгляд человек не может брать на себя ответственность за то, что осуществляется границами продолжительности его жизни. С одной стороны, ты осуществляешь некоторое насильственное действие по отношению к следующим поколениям людей — и совсем неясно, сможешь ли ты его реально осуществить. С другой стороны, ты всегда оставляешь для себя лазейку, утверждая, что хотя ты сам и не вы полнил чего-то, следующие за тобой поколения людей продолжат твое дело, завершат его.
Я понимаю причины, заставляющие тебя формулировать подобные положения. Но я с тобой не согласен в принципе и мог бы перевернуть твои утверждения. Я вижу цель человеческой деятельности не в том, чтобы достичь некоторого законченного результата в пределах своей собственной жизни, а в том, чтобы создать некоторые формы в которых бы могла осуществляться деятельность других людей. В этом же я вижу проблему человеческой ответственности. Практически это означает, что я мыслю свою деятельность в результатах, которые будут получены и продолжены последующими поколениями. Отсюда же и требования к моему собственному делу: оно должно быть так спланировано и спроектировано, чтобы оно продолжалось последующими поколениями. И это есть первое и основное требование к моей собственной работе. Если ты говоришь, выдвигая это в качестве императива, что человек всегда должен достичь результата в пределах своей жизни, то я, наоборот, выдвигаю тезис, что человек никогда не должен стремиться достичь результатов в пределах своей жизни.
Это означает, что в условиях внутреннего конфликта и борьбы мотивов человек всегда должен, на мой взгляд, отдавать пред почтение целям и результатам, которых он не может достичь в продолжении своей жизни. Отсюда протекает принимаемая мной иерархия принципов; подобные конфликты, на мой взгляд, есть имманентное условие самой деятельности, и если бы не было самого конфликта, то нам не нужно было бы знание. Здесь нельзя забывать, что знание это всегда определенная форма ограничения и его негативное значение не ниже его позитивного значения. Я мог бы еще добавить, что этот принцип является естественной альтернативой принципа хищничества; он необходим, если мы хотим обеспечить непрерывность существования человечества, если мы понимаем и чувствуем нашу ответственность перед следующими поколениями. По сути дела этот принцип представляет собой альтернативу той стратегии, которая утверждает, что мы должны достичь максимума в современном состоянии, а что будет потом — это уже не существенно.
Голов. На мой взгляд, здесь нет альтернативы. Из того, что одна стратегия плохая, не следует, что другая, в частности, твоя стратегия, хорошая; она может быть столь же плохой.
Я не знаю, как в теоретическом плане, но в практическом плане эти два принципа представляются мне альтернативными.
О.Анисимов. Практически действует другой принцип. Люди готовы терпеть некоторые лишения, но они всегда хотят получить улучшение своих условий, хотя бы в течении жизни своего поколения. В крайнем случае они говорят: мои дети должны жить лучше.
Как только вы формулируете этот второй принцип, вы переходите по сути дела на мою позицию. Здесь проходит очень тонкая грань, которая превращает один принцип в другой. Но я утверждаю, что реально люди живут — и иначе в принципе не может быть — в соответствии с сформулированным мною принципом: они все время продолжают свое действие в будущем, и чем дальше они его продолжают, тем более высоким, в плане социальности, является их действие. Я бы даже сказал, что именно это движение в будущем отличает деятельность человека от поведения животных. И именно утверждению этой сугубо прагматической позиции всегда способствовала и служила любая религия.
Я бы еще хотел подчеркнуть, что отрицание принципа «пусть сегодня будет хорошо, а завтра как угодно» не является утверждением принципа «пусть сегодня будет плохо, зато завтра хорошо».
На этом мы закончим весьма интересный, на мой взгляд, обмен мнениями по поводу принципов индивидуализма и коллективизма — это очень важный вопрос и не удивительно, что мы все снова и снова возвращаемся к нему, — я вернусь к обсуждению основной темы моего сообщения. Вы помните, что там речь шла о различии двух стратегий — проектировании предмета социологии и построении онтологии социологии. Я утверждал, что более продуктивный путь сейчас — и именно это должно быть темой нашего об суждения — является второй путь, путь построения онтологии.
Но если мы все это поймем и примем, тогда возникает ряд новых достаточно важных и принципиальных вопросов. Главный из них: каким же образом должна строится онтологическая картина социологии?
Но этот вопрос, естественно, упирается в обсуждение и решение другого, предваряющего вопроса: какой должна быть эта картина социологии?
Эти два вопроса я и хочу обсуждать дальше. Правда, я хотел бы еще пояснить само различие методологического проектирования и методологического управления, как я их понимаю и как вводил выше. Это различие может быть сформулировано также как различие между проектированием и составлением программ. При составлении программ и планов мы определяем и детерминируем деятельность и уже через нее — объект, получающийся в результате осуществления деятельности. В случае программирования деятельности мы не должны иметь полного и точного представления о том объекте, который должен получиться в результате, хотя очень часто определенное представление объекта является существенным условием составления самой программы. В случае проектирования мы детерминируем и определяем объект, который получится в результате нашей деятельности и уже через представление об объекте разными способами детерминируем саму деятельность — иногда без всяких программ и планов, а иногда с помощью программ и планов. Именно в этом заключено основное различие проектирования объекта и программирование деятельности. На мой взгляд, в основе позиции, изложенной Розиным, лежала идея проектирования, в то время как я сейчас пытаюсь оттенить и выделить идею программирования. Как вы помните, я настаивал на том, что более продуктивной сейчас является идея программирования. Она является более продуктивной в плане социальном и организационном; иными будут мои оценки, если речь будет идти с чисто содержательной стороны, но об этом уже был разговор раньше. После всего этого и встает вопрос о том, как составить подобную программу, какой материал мы должны выделить и организовать, какую именно работу мы должны проделать. Характерно, что В.Розин, возражая мне вчера, — ну, если не против самой постановки такой задачи программирования социологических исследований, то во всяком случае в плане осуществления ее — заметил, что для составления программы мы должны уже фактически я чуть огрубляю его утверждения — составить проект предмета социологии. В этом, как я уже отметил, есть известный резон и многое из того, что мы знаем, подтверждает его мысль. Но все же основная задача при составлении программы исследований со стоит в том, чтобы учесть структуру возможных предметов социологии, а с другой стороны, делать сам этот учет предельно беглым, поверхностным и не занимающим много времени. Иными словами, все затраты времени и сил в этом пункте должны быть сведены к минимуму. Таким образом, задача более детально конкретизируется так: как получить необходимое для программирования социологических исследований представление будущих предметов социологии, а с другой стороны, свести нашу работу к минимуму и выделить все необходимое , без чего нельзя обойтись, и избавиться от описания всего остального, что само по себе очень интересно, но для данной работы является лишним. Так, на мой взгляд, конкретизируется методологический аспект задачи программирования.
Чтобы обсудить эту задачу дальше, я хочу, с одной стороны, очень коротко обсудить структуру той области, в которой мы должны двигаться, а затем, с другой стороны, перейти к об суждению тех нескольких моментов, который, на мой взгляд являются главными. Все это будут соображения, касающиеся самой работы программирования, лишь в очень малой степени они будут относиться и социологии и ее предметам.
О.Генисаретский. Мне здесь хочется высказать одно сомнение и вместе с тем задать вопрос. Употребление понятия предмет в множественном числе создает впечатление, что каждому смысловому различению, которое мы вводим для той или иной предмет ной области, ставится в соответствии определенный предмет. Но это, очевидно, отнюдь не так. Если скажем, мы различаем функционирование и развитие, то это совсем не значит, что должна существовать социология функционирования и социология развития.
Мне это кажется очевидным.
Генисаретский. Тогда я хотел бы спросить, в каком смысле и плане идет речь все время о системе предметов. Например, мы можем констатировать, что социальная психология существует и развивается отдельно от социологии и отдельно от того и другого существует и развивается сама психология. Если мы будем называть все это предметами, то невольно получится, что таким образом, мы будем фиксировать существующие сейчас организационные структуры. Это будут, таким образом, исторически оформившиеся социально смысловые целостности, а не собственно смысловые. Наверное, когда ты говоришь о предметах, ты имеешь ввиду не это, а что-то другое. С другой стороны, когда дается методологическая проработка смыслового поля социологии, то тогда перечисление всех предметов, которые могут быть построены, не является еще сама по себе предметопорождающей. Но точно так же и любая другая структурализация, например, по проблемам, то же не будет предметопорождающей, если мы наберем определенный набор проблем, то это еще не значит, что каждой из них будет соответствовать свой особый предмет. Мой вопрос, таким образом, заключается здесь в том, что собственно на твой взгляд, может считать системой предметопорождающих условий и факторов.
Прежде всего я хочу отметить, правильность и своевременность всех твоих вопросов. Конечно, речь не может идти о предметах в традиционном смысле этого слова, т. е. о социологии, социальной психологии, теории групп и т. п. В этом плане твой вопрос является для меня проблематизирующим: здесь нужно обсуждать, что именно является предметообразующими факторами. Решение этого вопроса особенно важно в условиях, когда мы с самого начала ставим задачу, имея в виду создать не один предмет, а сразу несколько, да еще в системе друг с другом. Этот вопрос надо обсуждать как в рамках общей методологии, так и в рамках методологии социологии. Вместе с тем у меня уже есть определенный ответ на этот вопрос и, собственно, наличие такого ответа и явилось для меня условием и предпосылкой постановки самой проблемы. Я начал говорить по примате принципа социального действия именно потому, что считал и считаю, что именно в этом принципе заложено ядро решения. Я буду еще дальше обсуждать эту идею и другие, связанные с нею. Но сейчас отвечу тебе предельно кратко, чтобы ты и другие мог ли представить себе план моего дальнейшего движения.
Сейчас мы уже достаточно хорошо представляем себе, что если речь идет о деятельности и ее организованностях, то каждая организованность — именно благодаря тому, что она является организованностью деятельности — имеет много разных векторов и направлений развития. Организованности сами по себе имеют определенные линии внутреннего развития, которые нередко являются чисто конструктивными или управляемыми конструктивной деятельностью, но вместе с тем они развиваются как моменты и элементы деятельности, подчиняясь общей логике развития систем деятельности. Поэтому, имея дело с социальными науками и их предметами, мы сталкиваемся с очень сложными проблемами, касающимися соотношения предметов, описывающих деятельность вообще в целом, и предметов, описывающих определенные организованности деятельности. Все социологические предметы, на мой взгляд, как существовавшие в прошлом, так и те, которые еще будут существовать, описывают определенные организованности деятельности и поэтому, говорим ли мы об объектах, изучаемых в этих предметах, или о самих предметах, мы всегда должны учитывать разнообразие и неоднородность тех процессов, в которые они включены. И в силу этого, обсуждая вопрос о предмете или предметах социологии, я все время имею в виду определенное соотношение между абстрактными теориями, описывающими деятельность вообще, и более конкретными предметами, описывающими определенные организованности деятельности. При этом я вынужден признать два внешних противоречащих друг другу тезиса. Первый гласит, что любые организованности деятельности не имеют своего имманентного существования и развития, они существу ют только в системах и контексте деятельности. Второй гласит, что любые организованности деятельности имеют самостоятельное существование, независимое от существования деятельности и подчиняющиеся их собственным имманентным законам. Эту абстрактную мысль можно пояснить простым примером, который мне близок, и поэтому я к нему прибегаю. Так, существует теория языка и речи несмотря на то, что речь и язык есть лишь определенные организованности одного вида деятельности — «речевой деятельности»; теория речи и языка не растворяется в теории деятельности и не сводится к теории одного вида деятельности. Вместе с тем, мы не можем — и в этом состоит пафос многих наших утверждений описать процессы и механизмы, охватывающие речь-язык, не при бегая к помощи общей теории деятельности и не описывая процессы и механизмы жизни деятельности вообще. Но точно так же об стоит дело и в области социологии. Теория личности, к примеру, ни в коем случае не растворяется в теории деятельности, несмотря на то — и ты это все время подчеркивал в своем первом докладе, — что личность представляет собой одно из «предельных» отображений деятельности (но последние два слова уже из моего, а не твоего языка).
Генисаретский. Можно ли тебя понять так, что каждой организованности ставится в соответствие определенный предмет?
В определенном смысле это так, хотя при этом не ясно, организованность ли определяет предмет или, наоборот, предмет создает и определяет организованность, а с другой стороны одновременно, это и не так, ибо одна и та же организованность в принципе может описываться в разных предметах; во вся ком случае существование отдельных и обособленных организованностей является основанием для образования разных предметов. Другими словами, сам предмет, поскольку он уже существует, становится фактором сохранения этого предмета и образования новых предметов. И это раскрывает перед нами большие возможности. Если, к примеру, мы создадим один предмет, описывающий в единство и связи несколько разных организованностей, то в дальнейшем этот предмет может выступать в роли метапредмета, управляющего развитием нескольких других организованностей, каждый из которых описывает одну какую-то организованность. Но это неизбежно приведет к тому, что через некоторое время несколько разных исходных предметов превращаются в один, хотя и сложный предмет. Иначе говоря, — и здесь я снова повторяю свой исходный тезис — не только организованности деятельности создают и задают предметы, но и предметы создают соответствующие организованности деятельности, превращая их в особые объекты.
Генисаретский. Твое замечание можно понять так, что второе работает в историческом плане и оно вступит в силу после того, как программа будет составлена, пока же действует лишь первый принцип — предметы ставятся в соответствие организованностям деятельности.
В принципе, да — если эта организованность оформлена и получила имманентное существование; тогда ей ставится в соответствие предмет. В этом контексте моя теоретико-деятельностная онтология и все связанное с нею разграничения организованности выступают как картина мира самого по себе, в ее истинности. Перечень организованностей деятельности, полученный таким образом, дает мне ответ на вопрос, каковы истинные предметы. Я, следовательно, во всей этой работе исхожу из теоретико-деятельностной картины и в ней ввожу все критерии.
Розин. Этот ответ, по сути дела, тождествен тезису, что онтологии не существует.
Генисаретский. Но тогда все ставится в зависимость от того, известна нам или не известна соответствующая организованность деятельности.
Это действительно так, но если бы мы захотели сейчас все это обсуждать, то это увело бы нас очень далеко в сторону. Поэтому я хотел бы на этом закончить обсуждение второй части моего доклада и перейти к содержанию третьей части.
Часть III. Моменты, определяющие составление программы социологических исследований
В этой части я обсуждаю, очень бегло и без детального разбора, моменты, которые должны быть учтены при составлении программы социологических исследований и в предваряющем все это методологическом анализе предмета.
Первое соображение, которое я хотел бы здесь наложить, состоит в том, что строго организованные научные предметы всегда, независимо от того, как разовьется сама методология, будут составлять всегда лишь ядро или ядерное образование внутри всей совокупности разнообразных социологических знаний, или, даже более широко, внутри социальных знаний. Если это так, то мы ни в коем случае не можем свести проблему программирования социологических исследований к составлению лишь программы по строения научных предметов. Мы должны при этом иметь в виду и учитывать значительно более широкое образование, а именно всю совокупность социальных знаний, включая туда методические, социотехнические, философские и методологические знания. Внутри всех них строго организованные в научный предмет знания будут образовывать лишь ядро, а вокруг него будет еще масса других слоев или «оболочек» знания, организованным принципиально иным образом.
Мне представляется, что проблема задания идеальных объектов изучения и онтологических картин в предметах изучения относится именно сюда и решение ее как раз и регулирует границы собственно научного предмета. Сама граница имеет значение толь ко для конструктивной деятельности, в коде которой мы строим научные предметы, реально же таких границ не существует, ибо они всегда размыты. Если вы к тому же учтете сам факт множественности предметов и то, что они непрерывно развиваются, то мы должны будете говорить, что это научное ядро непрерывно разрастается, непрерывно ассимилирует другие виды знаний, но так как эти другие слои сами непрерывно растут и пополняются, то в относительном плане картина остается как бы постоянной. Одним словом, граница между научным и ядерным образованием и окружающими его ненаучными знаниями непрерывно пульсирует или колышется.
Генисаретский. То, что ты сказал, можно кратко и грубо сформулировать следующим образом: основным предметообразующим фактором является объект. Но это, как мне кажется, противоречит понятию предмета.
Если ты при этом понимаешь, что тот объект, о котором я говорю, существует в действительности методологической позиции и задается в картинах теории деятельности, то тогда твое утверждение, что я исхожу из объекта, будет правильным. Но это будет объект, существующий в методологическом «предмете» и через него. Поэтому сказанное мной никак не противоречит идее предмета; оно противоречит только старой, устаревшей идее предмета, которую мы развивали еще тогда, когда у нас не было схем деятельности и мы не учитывали влияния кооперации, когда наши методологические принципы не имели еще теоретико-деятельностного обоснования и не вписывались нами внутрь теоретико-деятельностных картин. Если же ты учтешь все эти новые моменты, которые мы обсуждали и развивали в последние годы, то видимость противоречия идеи предмета исчезнет.
Но я хочу воспользоваться твоим вопросом и снова сформулировать свой основной тезис, который я все время провожу: основным предметообразующим фактором является онтологическая картина, изображающая объект изучения. Поскольку, как мы это хорошо знаем, онтологическая картина создается в методологии и методологией, то я мог бы сказать, что предметы создаются методологией — давно известное нам положение — и притом по за конам организации методологической работы. Значит, в работе методолога предметообразующими факторами являются те факторы, которые он учитывает в качестве предметообразующих. Я, следовательно, придаю этому тезису не исторический, а конструктивно-деятельностный смысл. Ведь мы знаем, что онтологическая картина и объект, фиксируемый ею, возникают, когда предмет уже реально сформировался, хотя еще и не сконструирован, не превращен в единый предмет. В этом последнем процессе — структурирования — решающую роль играет рефлексивный анализ — над страивающийся над предметными процедурами и деятельностями. Как правило, он носит историко-критический характер. Но мы знаем также, что обычно происходит рефлексивное возвращение внутрь предмета и продукты рефлексивной методологической работы, в частности, сама онтологическая картина погружается внутрь предмета и структурирует его. Мы знаем, что онтологическая картина возникает путем рефлексивного отображения всех других блоков научного предмета на нее и поэтому мы можем сказать, что онтологическая картина аккумулирует в себе все другие моменты научного предмета и еще целый ряд внешних, внепредметных образований, в частности, многие моменты вне предметной рефлексивной методологии. Таким образом, онтология становится центром предметообразования, фактором, структурирующим и порождающим научный предмет.
Генисаретский. Мне представляется, что ссылка на рефлексию здесь ничего не объясняет и не оправдывает; ведь результаты рефлексии могут быть свернуты и аккумулированы в любой блок. Существуют и играют большую роль проблемная, методическая и другие рефлексии. В этом плане все они равноправны и объект не обладает никаким приоритетом. Я утверждаю только одно, что ссылка на рефлексию не обосновывает особой роли объекта; я не утверждаю пока, что объект не имеет и не должен иметь какой-то особой роли.
Я согласен с тобой, но я и не ссылаюсь на особую роль рефлексии, я лишь поясняю здесь механизм, который обеспечивает особую роль онтологической картины и выражаемого в ней объекта в конституировании и фиксации предмета. А сама определяющая роль объекта задается особым отношением управляемых и управляющих деятельностей. Поскольку мы полагаем, что сейчас предметы создаются благодаря целенаправленной деятельности методологов, именно методологи создают онтологическую картину и вводят ее внутрь предметов, поскольку мы и утверждаем превалирующую и определяющую роль онтологии и объекта. Если бы мы считали, что предмет формируется благодаря деятельности проблематизатора — вполне возможно, что это делает тоже методолог — или методиста, то мы должны были бы говорить о веду щей роли каких-то других блоков. Может быть на каких-то исторических этапах так и было. Но сейчас — и залогом этого должна служить наша собственная деятельность — так не происходит или не должно происходить. Именно поэтому я говорю о ведущей роли онтологии и заданного ею представления объекта. Кроме того, в целом ряде работ я специально показывал, что наличие онтологии дает нам возможность развертывать и методологически определять предмет изучения. Таким образом, я считаю, что у меня есть и практические, и конкретные подтверждения правильности этого тезиса. Другими словами, я считаю, что мы уже по казали особое место и особую роль блока онтологии относительно целого сравнительно со всеми другими блоками предмета. По этому я говорю обычно, что онтологическая картина как бы снимает в себе весь предмет. Такое положение дел сложилось уже давно и можно даже считать его традиционным для европейской культуры, науки и философии. В каком-то даже смысле все наши работы есть реакция на примат и особое положение схемы объекта. Но, как мне кажется, это не дает нам пока оснований исключать или отрицать особую роль онтологической картины в построении предмета науки.
Я возвращаюсь к основной линии изложение моей идеи. Мне важно подчеркнуть, что когда мы будем составлять программу социологических исследований, мы ни в коем случае не можем свести все к одним научным предметам и более того не сможем свести все дело к одной онтологической картине, конституирующей или ограничивающей, как я утверждал, научный предмет или предметы социологии. Мы могли бы ограничиться этим, если бы проектировали сами научные предметы. Но здесь нам приходиться решать проблемы совершенно другого типа — прежде всего, проблемы внешние для этого предмета. По сути дела я формулирую тезис, что составление про граммы социологических исследований предполагает учет не только внутренней структуры научных предметов социологии, — а их характер известен нам из общих методологических соображений, — но также все системы внешних функций и связей, которые существуют у этих предметов по отношению к другим составляющим и сферам социологической работы, включая туда то, что называется социотехникой, методологией социологии, социальной практикой и т. д. и т. п. Таким образом, акцент должен быть поставлен на внешних связях и внешних функциях предметов социологии.
Розин. Мне не очень понятны многие моменты, относящиеся к внешним связям функциям. Не имеем ли мы здесь дело с такой ситуацией, когда учет внешних связей и условий моментально приводит к изменению самих этих внешних связей и условий.
У меня нет представления и убеждения, что социальная сфера столь пластична и лабильна; она представляется мне куда более инерционной и консервативной.
Теперь я хотел бы обсудить некоторые из названных выше образований. Но предварительно я должен сказать, что эта тема уже служила предметом обсуждения сегодня, когда я пытался выяснить у О.Генисаретского те вопросы, которые он предполагал обсуждать в своем сообщении. Обстоятельства заставляют меня быть предельно кратким.
Генисаретский ввел следующие образования: 1) социальная методология, 2) социотехника, 3) совокупность социологических знаний (это я уже добавляю от себя), 4) научные предметы социологии (образующие ядро в указанной выше совокупности знаний). Очевидно, мы должны рассмотреть и проанализировать связи между всеми этими образованиями, в том числе в первую очередь зависимости социологических знаний от социальной методологии и социотехники. Мы хорошо понимаем, что социологические знания выступают в качестве вспомогательных, обслуживающих средств для социальной методологии и социотехники. Поэтому, чтобы построить программы нашей исследовательской работы, мы должны прежде всего определить тип связей между знаниями и потребностями социотехники и социальной методологии.
Мне важно подчеркнуть, что, выделяя и описывая все эти области, Генисаретский не рисовал схем и моделей. Именно поэтому он мог задавать только оппозиции понятий, но не мог ничего сказать по поводу отношений их объектов друг к другу. Вы прекрасно понимаете, что это должны быть два принципиально разных типа понятий и моделей.
Теперь мы должны спросить себя, что именно мы должны знать или установить, чтобы определить эти зависимости между знаниями и деятельностями, которые они признаны обслуживать. Опираясь на результаты нашего разговора, я хочу здесь назвать: 1) типологию социальных деятельностей и 2) ту же типологию социальных деятельностей, поставленную в контекст социотехники. Здесь можно на рисовать два связанных друг с другом или два соотнесенных блока, в одном блоке будет социотехника, а в другом — социальные деятельности, взятые по их типам. Но вопрос состоит в том, как они соответствуют друг другу. Здесь априори совершенно неясно, будут ли типы социальных деятельностей соответствовать типам социотехники. Конечно, многое зависит от того, как мы определим само понятие социальной деятельности. Среди прочего мне неясно, будет ли определение собственной траектории жизни и деятельности социотехникой или же это скорее попадет в социальную методологию.
Понятие социальной методологии ставится в соответствие понятие социального мышления. Здесь опять можно нарисовать два блока, причем, под социотехникой стоит блок социальной методологии, а под блоком социальных деятельностей с их типами стоит блок социального мышления с его типами.
Когда Генисаретский говорит о социальном мышлении, то он имеет в виду определенным образом нормированное сознание. Это, следовательно, сознание, на которое погружены определенные социально значимые нормы. В отнесении на эмпирию это будут определенные виды идеологии, религии, права, точнее правосознания. Но все это должно быть отнесено не в план культуры, а в план мышления, к типу организации семиотических средств, в логике мышления (в самом широком смысле этого слова). Здесь я хотел бы от метить, что В.Лефевр пытался в свое время вывести определенные типы идеологии и религии из соотношения рефлексивных уровней и рангов сознания. Мне хочется обратить ваше внимание на эту по пытку — я не очень представляю себе сейчас, насколько она действительно продуктивна, но во всяком случае там были очень интересные параллели между рефлексией и типом общественного сознания Ведь у каждой рефлексии есть свои ограничивающие моменты, определенные способы замыкания одного на другое, например, отождествление себя во внешней позиции с собой во внутренней позиции. Такого рода замыкания, как утверждает Лефевр, дают основание для такого или иного типа религии. По его мнению, христианская религия строится на предположении, что в какой бы позиции не находился деятель, существует всевидящее око Бога, которое его видит, которое фиксирует все его поступки и действия. Вы понимаете, что поведение какого-либо социально боязливого человека будет разным в зависимости от того, предполагает ли он, что все его по ступки известны другим и, в частности, Богу, или же, наоборот, неизвестны. Одно лишь предположение, что за тобой всегда наблюдает Бог, который потом будет тебя судить, заставляет человека отказываться от мысли о некоторых поступках и действиях.
Здесь можно развить, на мой взгляд, очень интересные исследования, показывающие связь между техникой мышления и его социальным смыслом.
Здесь, следовательно, речь идет об определенной логике мышления в самом широком смысле этого слова, об определенной социальной организации. Именно с этими типами социального мышления а это, наверное, будет область социологии знания — я связываю социальную методологию. Но здесь возникает все тот же «проклятый» вопрос: это связи отнюдь не аналитические, они синтетические, а поэтому требуется еще специальное сопоставление каждого из связанных блоков для выяснения того, насколько они соответствуют друг другу, насколько типология одного соответствует типологии другого.
Соответственно этому у совокупности или системы социальных знаний и у социальной науки будут два разных отношения к этой паре оппозиций. В принципе социальные знания и социологическая на ука должны обслуживать как социальную методологию — социальное мышление, так и социотехнику — типы социальных действий. Но обслуживание этих двух отношений будет разным.
Это — очень важный момент, мне хочется его специально под черкнуть, обсуждая вопрос о том, что мы должны учесть в качестве пунктов нашей программы исследований при составлении программы социологических исследований. Это будут у нас, следовательно, некоторые метасоциологические исследования, но они не войдут в качестве особого метаслоя в программу социологических исследований. Они составят первый раздел социологических (включая туда метасоциологические) разработок.
Жешко. Является ли то, что Вы здесь нам нарисовали, определенной онтологической картиной?
Да, является. Я хотел обсуждать этот методологический вопрос в самом конце, но сейчас воспользуюсь вопросом И.Жешко и коротко изложу его.
На мой взгляд, любое программирование деятельности всегда исходит из той или иной онтологической картины. Если вы помните, вчера я очень жестко разделял и противопоставлял друг другу два типа действительности — онтическую и деятельностную. Но я не обсуждал вопрос о типах онтических и деятельностных онтологических представлений. Сейчас вопрос коснулся именно этого. Я воспользовался определенным практико-гностическим представлением деятельности. Мне пришлось построить онтологическую картину, фиксирующую связь между практическими деятельностями и познавательными деятельностями или, что близко, связь между практическими деятельностями и обслуживающими их знаниями. Эта картина понадобилась мне для того, чтобы задать систему требований к знаниям социальным и социологическим, требования, вытекающие из подчиненной, обслуживающей роли социального знания по отношению к социотехнике, социальной методологии и социальному мышлению. Как видите, я использую здесь даже некоторую неоднородность связываемых между собой явлений и в своих рассуждениях, в их логике дол жен ее учитывать.
Свежие комментарии