Материал к продолжению доклада Раца и Котельникова

Уважаемые коллеги!
Прилагаю существенно дополненный вариант материалов к продолжению доклада Раца и Котельникова, которое состоится 26 июня (подробная информация ниже). Дополнения маркированы синем.
Также информирую о дискуссии, продолжающей на Фейсбуке разговор, завязавшийся 14 июня. 

http://smd.mirtesen.ru/blog/43033212353/Kommentarii-k-doklad...

С неизменно добрыми пожеланиями,
Вячеслав Марача

К сообщению 26.06.

Прежде, чем продолжать свое сообщение, вернемся к скомканному в начале вопросу о породивших его проблемах. Мы говорим в связи с этим о проблемном контексте, о целом ряде проблем, которые нужно иметь в виду как инициировавших нашу работу. Если перечислять их, имея в виду эту работу в целом (а не только ее обсуждаемый ныне фрагмент)  и двигаясь от общего к частному, то нужно начать с отмеченной А.Соколовым на ФБ проблемы реализации преобразовательных замыслов, которые – чем более они масштабны, тем чаще – приводят к результатам, далеким от задуманного. Мы объясняем этот феномен несоответствием (преобразовательной) деятельности и господствующей наивно-натуралистической картины мира.

Непосредственно же содержание нынешнего сообщения связано с проблемой нашей ответственности за участие в происходящем здесь и теперь, начиная со своего подъезда и кончая страной и миром. Собственно, отсюда и следует вопрос о различении ответственной М-деятельности и безответственного СК-поведения. В качестве имеющих к нам прямое отношение  частных случаев здесь можно говорить о будущем России, а также о самоорганизации и упоминавшихся взаимоотношениях методологического сообщества с внешним миром, которые мы считаем взаимосвязанными.

Мы видим здесь два основных направления работы. В общем виде одно из них можно связать с традицией, именуемой философией хозяйства (включая экономику), второе – с политической философией, или, как мы предпочли бы говорить, с философией человеческого общежития. Перспективы Е-эволюции как хозяйственной деятельности, так и сложившихся форм общежития мало обнадеживают. Попросту говоря, они ведут в тупик. По первой линии ограничимся ссылкой на анализ системы разделения труда П.Щедровицким, по второй – вспомним для начала критику исторически сложившихся форм либеральной демократии,  например, в общедоступном изложении Ю. Латыниной (http://newsbabr.com/?IDE=122251).[1] Здесь находится отправная точка нашей работы. Она состоит в необходимости перехода с режима Е-эволюции в режим (управляемого) развития.

Работая над обеспечением этого перехода по второму направлению, мы выходим к проблематике деятельности и поведения, управления и власти в понимании, указанном прошлый раз. Может показаться, что мы подменяем привычную оппозицию  авторитаризм vs демократия надуманной парой власть – управление. Но это не так. Во-первых, речь идет не только о государственном правлении (government), но с равным успехом и о менеджменте в бизнесе или третьем секторе. Во-вторых, вопреки так называемому «здравому смыслу» мы утверждаем, что тип правления определяется не тем, КТО правит, кому принадлежит суверенитет (народу или не народу), а тем, КАК осуществляется правление. Соответственно, в-третьих,  не столь важен механизм обретения и «передачи власти», если воспользоваться привычным языком. Выборы или не выборы, – пусть пресловутая «власть» хоть по наследству передается, лишь бы правление осуществлялось должным образом.[2]

Вот, что значит править «должным образом», это и есть главная тема нашей работы, а в том, как обеспечить такое правление, мы видим главную проблему западной цивилизации. Демократия же – не более (но и не менее) чем исторически сложившаяся институциональная форма организации правления. С нашей точки зрения понимание демократии как «власти народа» устарело: думать нужно не о власти, а об управлении и вовлечении граждан в систему управления, о системе, известной как «демократия участия». Властное же правление несовместимо с такой системой: их противоестественный союз, как правило,  порождает ублюдочные системы типа «управляемой демократии». 

Основная особенность организации деятельности над деятельностью (Д/Д) в целом, а, значит, и всего универсума деятельности, достигаемая посредством предлагаемой  схемы (см. http://politconcept.sfedu.ru/2014.1/00.pdf – схему  лестницы и табл. 2), состоит в опоре на самоопределение каждого из участников. Это, по идее, исключает мегамашинную организацию, а в случае неудачи гарантирует от возникновения ссылок на исполнение приказов и/ или принятые «наверху» решения. Вспоминая историю XX века, Нюрнбергский процесс и книгу З. Баумана, можно сказать, что такая организация делает невозможной повторение ГУЛАГа и Холокоста. Именно такую организацию мы предлагаем считать демократической с деятельностной точки зрения. Демократия понимается не как власть (народа), а именно как особая форма рефлексивной организации общежития. Суть ее как раз  и видится в использовании схемы такого рода, как схема лестницы, что возвращает нас к общей проблеме реализации замыслов.

Теперь продолжим сообщение согласно намеченному плану с некоторыми дополнениями.

4.Важнейшая особенность выделенных схем правления состоит в смене форм их сосуществования в истории. Мы полагаем, что со временем берущая свое начало в доисторическую эпоху властная схема дополняется управленческой, которая постепенно начинает вытеснять (ассимилировать) первую. Мы живем в период, когда власть в чистом виде представляет собой уже почти музейный экспонат, в то время, когда управление еще только завоевывает позиции – более или менее успешно в западном мире, и с весьма переменным успехом на Юге и Востоке.

Вместе с тем можно предполагать, что деятельность зарождается в глубокой древности по большей части на уровне власть имущих: именно она позволяет приобретать и удерживать власть. Причем ориентация деятельности на власть, т.е., обеспечивающая роль деятельности при власти, по нашему представлению, характерная для наиболее примитивных форм организации человеческого общежития, воспроизводится на протяжении большей части человеческой истории. По-видимому, именно с помощью ориентированной на власть деятельности создаются и мамфордовские мегамашины. Смена ориентации на власть  ориентацией на общее благо начинается лишь  много позже в Европе. В Африке и на Востоке, в мусульманских странах первая сохраняется или даже  господствует до наших дней.

Деятельность, ориентированная на власть, «деятельность при власти» до настоящего времени, по-видимому, наиболее распространенная в мире форма деятельности, но верно и обратное: только обеспеченное деятельностью властное правление может оказаться и часто оказывается стабильным. Мы рискнули бы даже квалифицировать этот феномен как промежуточную – между полюсами власти и управления – и при этом наиболее распространенную в европейской истории форму правления, достойную в этом случае более короткого и внятного наименования, нежели «деятельность, ориентированная на власть». Назовем управластью деятельность власть имущих, использующих власть/силу в качестве основного средства для достижения своих целей. И заметим сразу, что господствующие ныне в мире системы правления при всем их разнообразии можно квалифицировать как синкретические системы управласти. 

Вместе с тем следует понимать, что управласть – достаточно архаичная форма правления, в сущности, противостоящая той конструкции деятельности над деятельностью (Д/Д) с локализованной и функционализированной властью закона, о проекте которой мы рассказывали в прошлом году. С прагматической точки зрения, основное различие между ними состоит в том, что направление вектора преобразований в системе управласти во многом зависит от личных качеств правителя, в предлагаемой же нами триаде Д/Д влияние личностных особенностей управленцев сведено к минимуму. Всё определяется соответствующей институциональной структурой. В основе указанного различия лежит важнейшая особенность управласти, которую трудно зафиксировать за отсутствием необходимого языка.

Дело в том, что привычные для нас слова типа норм, целей, средств, организации, управления и т.д. исторически (хотя и неосознанно) связаны с деятельностной онтологией и использованы нами в проекте Д/Д в качестве разнообразных организованностей деятельности. Аналогичные по функции феномены имеют место и в архаичном мире «чистого» поведения/власти, но как их называть? Там за отсутствием деятельности нельзя говорить об ее организованностях. Понятно, например, что построение во фрунт отнюдь не равноценно организации (организовыванию) как типу мыследеятельности[3], а надсмотрщик с кнутом – далеко не управленец. Эта тема заслуживает специального обсуждения, здесь же нам важно только заметить, что в системе управласти широко используется «построении е во фрунт» (которое мы не можем назвать организацией), и, видимо, отсутствует  аналог того, что в системе Д/Д именуется программированием  проблематизацией. 

Оборотной стороной «построения во фрунт»  оказывается господство поведения в «нижней», исполнительской системе, которое наследуется системами управласти. «Страна рабов, страна господ» – это гениально точная формула системы, о которой мы говорим, и которую в принятых нами терминах можно условно обозначить как систему (осуществляемой управластью) деятельности над поведением. Дополнительная сложность здесь состоит в том, что состоящая на службе власти деятельность (реализуемая, например, парламентом или правительством) может выполнять свои прямые функции, проектируя и осуществляя какие-то преобразования, но они могут быть направлены в противоположные стороны. Например, работа управласти, нацеленная на закабаление новых подданных или на уничтожение инакомыслящих, коммуникации в обществе и т.п. скорее заслуживает наименования «антидеятельности». (В схеме Котельникова эти два направления работы обозначены стрелками в среднем слое.)

Использование власти (человека над человеком) в СМД-подходе запрещено.

Между прочим, феномен, поименованный управластью, по-своему зафиксировал еще в 1970-х гг. М.Фуко (1996, с. 240). Он отмечал, что власть из ограничивающей (свободу) и захватывающей (вещи, время, тела людей, а, в конечном счете, их жизнь) силы превращается с течением времени в силу побуждающую. Власть в итоге предназначена скорее для того, чтобы пробуждать и инициировать другие силы, «заставлять их расти и их упорядочивать, нежели для того, чтобы ставить им заслон, заставлять их покориться или разрушать». По словам Фуко, власть берет на себя – с нашей точки зрения, невозможную для нее «в чистом виде» – «функцию заведовать жизнью», «ее главнейшая роль состоит в том, чтобы обеспечивать, поддерживать, укреплять, умножать жизнь и ее упорядочивать» (там же, с. 241, 242). Между тем, всё это может быть отнесено напрямую к управласти: в упорядочении находит свое выражение организационная функция.

Описанную Фуко трансформацию власти (а, по-нашему, формирование управласти) мы связываем с революционными переворотами в системах правления. Такие перевороты приводят к временному разрушению властных систем и востребуют самоорганизацию общества, невозможную без коммуникации. После переворотов такого рода часто возникают системы управления (типа парламентских), в большинстве случаев оказывающиеся, однако, неустойчивыми. Как говорится, революция пожирает своих детей, и властные системы правления, так или иначе, восстанавливаются. Тем не менее, с течением времени островки деятельности начинают воспроизводиться, разрастаются не только сверху, но и низу, вытесняя  господствовавшее до того поведение. Новая власть уже не может обходиться без деятельностного обеспечения, позволяющего ей укреплять и упорядочивать жизнь, превращаясь тем самым в управласть.

В странах европейского культурного ареала этот процесс интенсифицировался в эпоху буржуазных революций, после череды которых в XIX веке началось и в XX  развернулось осознание идей управления и деятельности. 

5. Основную проблему стран европейского культурного ареала мы видим ныне в отсутствии направляющей ценностной идеи или идей, приводящем (по-видимому, снизу вверх) к вырождению М-деятельности в поведение, а в перспективе управления – во власть. Что видимо, вполне естественно в потребительском обществе, даже когда при этом говорятся слова об информационном обществе или обществе знаний. Поскольку потребление, если и поскольку оно только потребление – чего угодно, хоть бы и знаний – есть поведение (в отличие от деятельности), и что бы ни потреблялось, потребляемое выступает в качестве «вещи».

Собственно, ни в каком другом качестве потребляемое немыслимо. В рамках самодостаточного потребления и сама деятельность в большинстве случаев обращается в поведение, труд, ориентированный только на  получение средств потребления – денег: круг замыкается. В противоположность этому осмысленное употребление/использование чего угодно характеризуется наличием у пользователя (в отличие от потребителя) неких внеположных целей. В частности, если мы хотим сохранять статус идеальных сущностей, связанных с М-деятельностью и СМД-методологией, их необходимо не потреблять и декларировать, а у-потреблять, использовать как материал, средства и другие организованности этой самой М-деятельности, направленной на решение очередных проблем и задач. Вне мышления и деятельности разговоры о методологии теряют смысл.

Что касается труда, надо сказать, что наша точка зрения находится в сложном отношении к известному тезису Ф.Энгельса, гласящему, что труд создал человека. Имея в виду различение деятельности и поведения, мы должны квалифицировать труд как особую разновидность поведения, направленную, прежде всего, на удовлетворение физиологических потребностей социобиоида, как, собственно, он и описывается Энгельсом. Поскольку это самое удовлетворение потребностей (как в дальнейшем и вознаграждение за труд) внеситуативно и нерефлексивно, труд в принципе бесцелен (хотя отдельные операции в контексте осуществляемых действий вполне могут быть целесообразными). Здесь приходиться в очередной раз напомнить притчу о строителях Шартрского собора[4]: в рамках нашей концепции строящий собор осуществляет деятельность, а таскающий камни трудится.

Здесь также полезно вспомнить обсуждение вопроса об отношениях господства/подчинения и эксплуатации человека человеком http://politconcept.sfedu. ru/2014.1/00.pdf, пункт δ. раздела 1.2). Обращаясь в связи с этим к истории, можно сказать, что мы живем в конце очередного цикла эволюции Запада, который после тоталитарного опыта ХХ века завершается постмодернистской разрухой в головах. Сквозь нее и пробивается, по выражению В.В.Никитаева (2005), «последний проект модерна», который мы считаем первой – методологической – программой пост-постмодерна (или, м.б., эпохи неопросвещения) – программой развития.    

6. Многие эксперты, особенно в России связывают свои надежды на совершенствование общественного устройства с социальными институтами, роль которых, действительно, трудно переоценить. В данном случае для нас особенно важна их роль в переходе от личных дел каждого индивида к его функциям, как члена различных сообществ и гражданина своей страны/государства (state). Мы связываем эту роль с тем, что институты обеспечивают совместное воспроизводство поведения/ деятельности с формами их организации (что достаточно близко к господствующим представлениям (Шмерлина, 2008)).

Пока, однако, упомянутые надежды не оправдались, и мы думаем, что неслучайно.  С нашей точки зрения, при всем их значении институты вторичны, и фокусировать внимание нужно, прежде всего, на поведении/деятельности, воспроизводство которых они обеспечивают. Поэтому для начала надо разобраться, что именно мы хотим институционализировать, и что не устраивает нас в наличных институтах. Хотя институциональная организация вроде бы противостоит мегамашинной, но на практике власть нередко вытесняет и замещает институты мегамашинами, наследующими способность институтов к воспроизводству, что отчетливо видно в России. Здесь можно усмотреть своего рода псевдоморфозу мегамашинной организации по институтам. Говоря, как это у нас принято, о «несовершенстве институтов», мы лишь прикрываем злокачественный характер их перерождения, обеспечивая тем самым воспроизводство нетерпимого положения дел.

Советская и постсоветская история свидетельствует, что институционализация как таковая не способна противостоять экспансии мегамашинной организации. В условиях авторитарной власти институционализация регулярно обращается ритуализацией. Прибегая к метафоре, вопреки кажимости можно сказать, что, если институты подобны травоядным животным, то мегамашины – типичные хищники. Мы вынуждены искать новые пути и разрабатывать средства для решения этой проблемы, укорененной, по-видимому, в наших антропологических представлениях. Свой путь мы видим при этом в реализации «деятельностного поворота».

 Имея в виду этот путь, нужно сделать одно парадоксальное (на фоне сказанного выше) замечание. Вообще-то ни институтов, ни мегамашин в жизни, «за окном» нет, а есть некие связки норм с популятивными социальными объектами, обеспечивающие воспроизводство всего спектра человеческой «активности», которую пока можно обозначить выражением «поведение/деятельность» (жизнедеятельность).  И весь вопрос в том, на что делается упор в этом воспроизводстве: на поведение или деятельность. Или, вспоминая И.Канта и центрируясь на человеке, на то, «что делает из человека природа», или то, «что он как свободно действующее существо делает или может и должен делать из себя сам» (Кант, 1966).

Уточним свое понимание «институтов». Мы считаем, что таковыми оказываются популятивные социальные объекты, сконструированные (часто в далеком прошлом) для отправления определенных функций в обществе. Институты призваны обеспечивать воспроизводство одновременно как деятельности/ поведения, так и форм их организации: от совместного ведения хозяйства в семье до реализации правосудия в форме судопроизводства. На фоне множества примеров такого рода (будь то семья и школа или суд и парламент) контрпримеров не видно. Интрига далее завязывается вокруг того, что институты могут обеспечивать воспроизводство как М-деятельности (или условий ее воспроизводства, например, в университетах), так и СК-поведения (в семье). Именно эту их двуликость мы имеем в виду, говоря о замещении институтов мегамашинами.

Дело, следовательно, не в нюансах тех или иных представлений об институтах: мы не видим принципиальных противоречий между нашим толкованием, упоминавшимся мейнстримом (Шмерлина, 2008) или концепцией В.Г.Марачи (Марача, Матюхин, 2005).  Проблема состоит в том, как научиться строить и перестраивать институты, «затачивая» их на борьбу с экспансией мегамашин, как обеспечить иммунитет институтов к ритуализации и вырождению М-деятельности в поведение. С этой целью мы предлагаем обратиться к деятельностному подходу и деятельностной онтологии, в частности, к вопросам, что институционализировать? Как? Как обеспечить при этом стабильность?

Наш ответ на первый вопрос состоит в том, что  институционализации подлежат именно различные типы М-деятельности, а точнее их особые, нацеленные на развитие связки, получившие в ходе обсуждений 1980-х гг. в ММК наименование «сфер деятельности». В этом тезисе, однако, заложено противоречие с нашим прежним утверждением, что мышление и М-деятельность в принципе не воспроизводимы, а ведь именно воспроизводство в ряде случаев оказывается целью институционализации. Напомним, что мы уточнили свою позицию, указав на возможность и необходимость (для нас) воспроизводства условий мышления и М-деятельности. Важнейшим условием такого рода мы считаем проблематизацию, реальность воспроизводства которой продемонстрирована, например, историей развития естествознания (наиболее ярко в концепции научных революций Т.Куна). Вклад ММК в технологизацию постановки проблем  приближает нас к реализации идеи воспроизводства условий мышления и М-деятельности.

Более радикальными оказываются наши ответы на второй и третий вопросы: в качестве схемы институционализации мы предлагаем использовать упомянутую выше схему лестницы с учетом ее детализации в табл. 2. Это означает, что институты подлежат перманентному строительству (в противоположность известной идее перманентной революции), и мы рассчитываем, что выстраиваемые таким образом,  в частности, благодаря системам мониторинга и авторского надзора, они будут устойчивы против экспансии мегамашин.

7.Во избежание недопонимания можно добавить, что в этом контексте вскрывается среди прочего важнейшее практическое значение правопонимания. Как писал в свое время Ортега-и-Гассет: «Под поверхностью всей современной жизни кроется глубочайшая и возмутительнейшая неправда – ложный постулат реального равенства людей» (2008). Много лет спустя В.С. Нерсесянц (1996) построил целую концепцию формального равенства, противостоящую этому «ложному постулату» (курсив везде наш – М.Р., С.К.). Именно и только ее мы считаем релевантной основой правопонимания в наше время и в ориентации на нее развертываем свой проект.

Классическое разделение властей дополняется в нашем проекте различением власти и управления, что наряду с принципом формального равенства  позволяет говорить о демократии в ее деятельностной интерпретации. Если рассматривать эти предложения в рамках либеральной традиции (что, вообще говоря, необязательно), то таково предлагаемое нами понимание либерализма в ХХI веке. Хотя, в сущности, оно восходит, как минимум, к Б.Констану, чья классическая трактовка свободы, данная без малого двести лет назад, состоит в том, что «это право каждого подчиняться одним только законам».

В рамках наших представлений правовое государство – это идеальная конструкция из деятельностной картины мира, форма организации правления, основанного на у-правлении, на триаде: политика – управление – нормоконтроль/ нормотворчество (власть закона). В натуралистической картине мира рисуется другая систем правления, основанная на власти (человека над человеком), на диаде: политика – власть. И здесь «правовое государство», строго говоря, в принципе немыслимо: здесь господствует другая  система, реализованная в истории восточных царств, европейского абсолютизма и  России – почти на всем протяжении ее истории.

Другое дело «за окном»: там, действительно, всё перемешано и склеено, в частности, правовое государство может трактоваться как особая институциональная форма власти, ограничение власти человека над человеком властью правового закона. Но мы стараемся различать происходящее за окном и мыслительную действительность, а в данном тексте сосредоточены на второй. При этом власть правового закона из нашей идеальной картины (табл. 2) и власть человека над человеком из натуральной картины мира несовместимы, существуют в разных мирах. Следовательно, невозможно помыслить (в идеальной действительности) ограничение власти правовым законом. Мы соотносим власть (человека) и управление как два способа правления, присущие разным идеальным мирам, ив цитированной работе конструировали систему правления для деятельностного мира, где должна быть исключена власть человека над человеком, и где только и может реализоваться идеальная конструкция, именуемая «правовым государством».