На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Свежие комментарии

  • vg avanesov
    Юля, а вот схемку, интересно, сюда никак не выложить?Г.П.Щедровицкий. ...

Г.П.Щедровицкий. Проблемы построения системной теории сложного «популятивного» объекта 2

§7. Чтобы подойти к решению этой задачи, мы прежде всего должны принять во внимание, что, говоря о функционировании и развития мышления, мы фиксируем определенные изменения в составе единичных актов мышления. Процесс изменения этого состава воспроизводится с помощью тех же моделей отдельных актов мысли, но, чтобы изобразить его, мы должны взять, по крайней мере, две такие модели. Между ними должно существовать определенное отношение. Во-первых, они должны быть сходны в определенных свойствах, т. е. принадлежать к одному и тому же «роду», и это сходство обязательно должно быть зафиксировано в нашем знании, так как иначе мы не сможем говорить, что они изображают один и тот же объект (одну и ту же группу объектов и т.п.) ; во-вторых, они должны быть различны в определенных свойствах, так как иначе мы не сможем говорить, что они фиксируют нечто различное. Эти две модели отдельных актов мысли, связанные теперь отношениями сходства и различия, должны быть взяты в отнесении к одному и тому же объекту, в частности, в отнесении к одной и той же группе меняющихся единичных актов мысли. К тому же отнесение должно быть таким, чтобы при этом учитывалось течение времени, ибо в тот момент, когда к объекту относится первая модель отдельного акта, вторая модель не соответствует объекту и не может к нему относиться, затем первая модель перестает соответствовать объекту и уже не может к нему относиться, и тогда относится вторая модель, которая теперь ему соответствует 14.

Именно это отнесение к меняющимся наборам единичных актов речи-мысли и именно этот способ отнесения является тем, что делает эту пару связанных между собой моделей отдельных актов мышления моделью изменения объекта; вне этого способа отнесения эта же пара изображений отдельных актов мышления может быть изображением чего угодно, в частности—любых двух групп единичных актов мысли. Поэтому, чтобы изобразить факт изменения какой-то совокупности актов мысли, мало задать пару моделей отдельных актов, нужно еще каким-то образом, может быть в специальном знаке, отметить и зафиксировать сам способ отнесения их к объекту, и мы делаем это, говоря об «изменении объекта», о переходе его из одного состояния в другое (или вводя потом специальные символы для обозначения того же самого).

Наглядно-схематически вся эта система отношений, соответствующая производимым сопоставлениям и отнесениям, изображена на рис. 2. Слева на нем зафиксирован меняющийся объект, затем идут модели отдельных актов мысли, горизонтальные стрелки t1 и t2 обозначают акты отнесения этих моделей к объекту, штриховая линия символизирует временной раздел актов отнесения, наконец, справа на схеме—те же самые модели, связанные между собой отношением сопоставления, выступают уже как состояния одного целого, соответствующего процессу изменения 15.

 

t1

A1 … AK ← {-1 -2} ← {-1 -2}

——————————— 

A1 … AL ← {-1 -3} ← {-1 -3}

t2

 

Рис. 2

 

Анализируя полученное таким образом содержание, мы должны прежде всего заметить, что в результате, в дополнение к тем отношениям сходства и различия, которые существовали раньше между «отдельными», мы получили еще определенную связь, изображающую объективный процесс изменения. Но это пока лишь изменение вообще, и мы ничего не можем сказать о его характере: оно с равным успехом может быть как функционированием, тая и развитием. Сама по себе зафиксированная схема сопоставлений не раскрывает и не определяет ни объективной природы, ни механизмов этого процесса. Это пока—схема чистого изменения, изменения как такового. А чтобы можно было говорить о процессах функционирования и процессах развития или, соответственно, о связях функционирования и связях развития какого-либо объекта, нужно еще рассмотреть модель изменения в отношении ко всему целому. Если, к примеру, мы отождествим целое с тем, что уже зафиксировано в правой части схемы, то сможем говорить об этом изменении как о развитии, но если эта связка между {-1 -2} и {-1 -3} не может быть отождествлена с целым, то мы, чтобы оценить характер происходящего изменения, должны будем выйти за пределы зафиксированных сопоставлений, обратиться к изображению целого и соотнести с ним связку, изображающую изменение.

Тот факт, что решение вопроса о характере какого-либо изменения, зафиксированного нами в знании, зависит от отношения модели к целому, от границ и характера выделенного целого, подтверждается всем известными различениями понятий видового и родового, или индивидуального и видового развития. В последнем случае, например, одно и то же изменение особи оказывается то процессом функционирования, то процессом развития в зависимости от того, в какой связи эта особь рассматривается: то, что для индивида является развитием, то для вида может быть только процессом функционирования.

Итак, решение вопроса о том, с каким изменением объекта мы имеем дело—с развитием или с функционированием, зависит от того, относительно какого целого, а вместе с тем и относительно какой системы изображения целого, мы это изменение рассматриваем. Но такое решение проблемы тотчас же поднимает новые вопросы. Один—в какой мере рассматриваемая характеристика изменений отдельного объекта зависит от характера системы изображения всего целого? И другой, более общий и не раз уже встававший перед нами,—какие вообще существуют виды и типы таких изображений целого?

Предположим для начала, что изображение мышления как целостности задано нам в виде одного перечня моделей отдельных актов мысли -1, -2, -3, -или, чтобы рассуждение наше имело несколько большую общность,—в виде одной структуры вида

- -2  -3  -4

(связи в этой структуре мы пока никак не будем определять, считая, что они могут быть специфицированы любым образом). Для упрощения предположим также, что все реальные единичные акты мышления A1A2, …, AN в заданном нам эмпирическом множестве состоят исключительно из элементарных актов, зафиксированных в качество элементов перечня или элементов структуры.

Рассматривая изменения моделей отдельных актов мышления в отношении к изображенному таким способом целому, мы приходим к необходимости различить два типа таких изменений: 1) изменения моделей отдельных актов, при которых структура целого (т. е. ее элементы и связи), оставаясь неизменной, будет по-прежнему так же точно отражать или изображать всю эмпирически заданную область единичных актов мышления, как она это делала до их изменения; 2) изменения моделей отдельных актов мысли, при которых структура целого перестает соответствовать эмпирически заданной области и, следовательно, чтобы опять достичь соответствия, сама должна измениться, т. е. получить какие-то новые элементы и связи и исключить старые. Первый тип изменений (охватывающий реальные объекты и модели отдельных объектов), мы будем называть функционированием, а второй тип изменений (охватывающий реальные объекты, модели отдельных объектов и изображение всего целого)—развитием 16.

Хотя эти определения не раскрывают ни объективной природы, ни механизмов процессов функционирования и развития, на этом уровне анализа они могут рассматриваться как достаточная экспликация соответствующих понятий, введенных раньше чисто описательно. Поясним их еще на абстрактных примерах.

Предположим, что имеющаяся у нас теоретическая система «мышления вообще» выражается структурной схемой

- -2  -3  -4

(стрелки, как и раньше, изображают здесь любые пока специально не определяемые связи), а на уровне моделей отдельных мыслительных актов происходит изменение, которое схематически должно быть изображено как переход - -2 (напомним только что принятое условие: все единичные акты мышления являются элементарными). Предположим далее, что связи структурной схемы «мышления вообще» можно рассматривать и как изображения связей изменения. При таком предположении схема изменения отдельного акта мышления оказывается частью общей структуры мышления и непосредственно вкладывается в нее, не требуя никаких изменений самой структуры, и, следовательно, с точки зрения заданной общей структуры мышления это изменение отдельного акта будет процессом функционирования мышления.

Специально нужно отметить, что во всех подобных рассуждениях обязательно фигурирует целый ряд изображений объекта, которые расположены в знании как бы в разных «плоскостях» и «слоях» (относительно самого объекта) и особым образом соотносятся друг с другом. В частности, в одной плоскости мы можем изображать изменения отдельных актов мышления, в другой—существование и изменение всего множества их, схваченное и представленное в виде одного предмета, одной общей системы. Наглядно-схематически отношении этих плоскостей изображений друг к другу и к единичным актам мысли представлены на рис. 3.


Если теперь предположить, что все единичные акты, входящие в эмпирически заданную область мышления, изменяются только таким образом и при этом постоянно сохраняется какое-то количество единичностей, соответствующих -1, то тогда два слоя изображений в принципе уже не нужны, они сводятся к одному, именно к «статическому» изображению мышления вообще. Отношение между общим изображением мышления и изображениями изменений отдельных актов переносится как бы внутрь самого общего изображения, «снимается» в его связях. Отношение между изображениями изменений отдельных актов и санями единичными актами мысли переходит в отношение между общим системным изображением мышления и единичными актами мысли. Многоплоскостная структура знания, фиксирующая в себе то содержание, которое мы назвали функционированием, как бы «сплющивается» и превращается в двухплоскостную структуру. Но содержание многоплоскостного знания уже зафиксировано в слове «функционирование», и мы удерживаем его, применяя слово «функционирование» также и в отношении к двухплоскостному знанию. Изменения отдельных актов фиксируются и описываются, если это нужно, чисто словесно со ссылкой на общее изображение и относительно него, например: «-переходит в -», «-2 превращается в -», «вместо -3 осуществляется -4 » и т. д.

Важно также отметить—хотя здесь мы не имеем возможности это разбирать,—что схемы структур функционирования могут иметь различную конфигурацию в зависимости от характера изменений, происходящих с отдельными объектами. Особое место среди них занимают циклические схемы (см. [Гальперин И. 1960; Эшби 1959]).

Рассмотрим теперь на таком же абстрактном примере процесс развития. Пусть имеющаяся у нас теоретическая система «мышления вообще» выражается прежней структурной схемой

- -2  -3  -4

а среди изменений отдельных актов имеются такие, которые уже не могут быть изображены с помощью имеющегося набора элементов и требуют введения новых элементов - -2  -3  -4 [*], и т. д. После того как это изменение уже совершилось и новые виды единичных актов мысли отражены в новых элементах, вся система мышления в целом может быть изображена в новой, пополненной структуре

- -2  -3  - --6

Если теперь указанные изменения отдельных актов мысли мы будем рассматривать только с точки зрения этой новой системы изображения целого, то они выступят, как и раньше, в качестве процесса функционирования целого. Но если мы будем исходить из первой зафиксированной нами структуры, то эти же изменения прядется рассматривать как развитие целого, изображенного в исходной структуре, и, чтобы отразить это развитие в моделях и в описании, нам придется воспользоваться уже минимум двумя структурными изображениями, записывая их рядом и вводя специальное обозначение связи между ними. Наглядно-символически вся эта система отношений представлена на рис. 4.


На рис. 4 слева представлены изменения эмпирически данных единичных актов мышления и изображения этих изменений в моделях отдельных актов, справа вверху представлена исходная структура мышления как целого, а справа внизу—его конечная структура; длинная вертикальная стрелка изображает переход одной структуры в другую, или, иначе, связь развития).

Пять важных моментов можно выделить, анализируя эту схему.

Во-первых, изображение развития системы целого представляет собой взаимосвязь структур, или, иначе, систему систем. Никак иначе развитие как таковое не может быть изображено.

Во-вторых, это изображение содержит минимум два различных типа связей. Если раньше, при анализе схем процессов функционирования, мы могли полагать, что связи в изображении структуры целого могут быть специфицированы различным образом в зависимости от наших задач—и как связи развития, и как связи функционирования,—то теперь такая возможность отпадает уже хотя бы в силу того, что в самом изображении мы имеем два различных типа связей и вынуждены интерпретировать их по-разному. Это обстоятельство вновь со всей остротой ставит вопрос о различии в содержании этих изображений. Если «горизонтальные» связи структур можно интерпретировать как связи функционирования, а «вертикальные» —как связи развития, то эта схема делает совершенно отчетливым различие двух систем теоретического изображения целого: они могут быть разделены чуть ли не механически, хотя построение системы функционирования является условием и предпосылкой построения системы развития (оговоримся: при таком способе изображения).

В-третьих, эта схема наглядно показывает, что говорить о функционировании и развитии применительно к изменениям отдельных актов мышления можно только в том случае, если мы учитываем и сознательно фиксируем отношение связок - -2 к системе целого (левая часть схемы берется в отношении к правой); но точно так же можно говорить о развитии и функционировании всего целого (как мы это часто делаем), если происходящие в нем изменения рассматриваются структурно, т. е. относительно составляющих его элементов и связей (например, нижняя горизонтальная структура правой части схемы рассматривается относительно верхней горизонтальной структуры). Если же мы рассматриваем отдельные акты мысли внутри всей целостности мышления (и, следовательно, не считаем их целостными образованиями), то они могут лишь изменяться или «превращаться», но не могут развиваться или функционировать, В-четвертых, эта схема показывает, что структурные изображения целого будут принципиально различными в зависимости от того, какую теоретическую систему—функционирования или развития—мы строим. В случае развития это будет структура, обязательно содержащая подструктуры (или система, содержащая подсистемы), особым образом связанные между собой. Только такое сложное изображение, содержащее специальное изображение связи развития, сможет выступать в роли модели отдельного процесса, изображающего развитие.

Наконец, в-пятых, эта схема, буквально зримо, показывает значимость вопроса о соотношении динамики объекта и предмета исследования. Отчетливо это выступает, в частности, когда мы спрашиваем о движущих силах развития. Ведь если мы говорим о развитии, то должны, естественно, привлечь к рассмотрению и проанализировать его движущие силы. Но если мы различаем и даже противопоставляем друг другу, с одной стороны, изменение или превращение отдельных объектов, а с другой—развитие предмета как целого, то встает вопрос: в какой собственно системе изображений—правой или левой—нужно вводить и рассматривать движущие силы? И что, собственно, они должны изображать—факторы, определяющие превращение (или изменение) отдельных объектов, или же, напротив, факторы, определяющие именно то, что мы называем развитием предмета? Во всяком случае, независимо от того, как мы ответим на поставленные выше вопросы, мы должны согласиться, что существует такая проблема соотношения движущих сил изменений в отдельных объектах и движущих сил развития всей системы в целом.

Все изложенные выше соображения—это прежде всего постановка проблем. Многое и многое в этих проблемах остается еще неясным. Но один вывод (намеченный нами уже и раньше) проведенная методологическая экспликация понятий развития и функционирования подтверждает. Речь идет о том, что, приступая к теоретическому описанию сложного популятивного объекта, мы должны с самого начала четко различить две возможные задачи исследования—1) воспроизведение развития, 2) воспроизведение функционирования системы—и сознательно выбрать одну из них. Этим, между прочим, исследование популятивного объекта принципиально отличается от исследования традиционного вещного объекта. Поясним это несколько подробнее.

Исследование непопулятивного объекта мы начинаем с выделения его «внешних» свойств и параметров. Внутреннее строение такого целого, его состав, свойства элементов и их связи недоступны непосредственному эмпирическому выявлению (ср. [Щедровицкий 1964 a: 25-46]). Определить их и связать с зафиксированными в понятии «отдельного» внешними параметрами—в этом и состоит задача исследования. Число элементов и некоторые их свойства определяются в одних случаях путем практического анализа, в других—гипотетически, путем особых приемов мысли, исходя из внешних параметров целого. Связи между элементами всегда определяются гипотетически. Характер всех гипотетически вводимых параметров, таким образом, полностью определяется характером внешних свойств и параметров рассматриваемых единичных объектов, зафиксированных в понятии «отдельного». Если мы берем эти единичные объекты отвлеченно от всяких изменений их внешних параметров, как бы «в точке», то, естественно, не может быть и речи об изменениях в их внутренних параметрах, а следовательно, не может ставиться и вопрос о процессах функционирования и развития элементов и связей такого целого. Но и в том случае, если бы мы взяли эти единичные объекты в процессе изменения их внешних параметров, то и тогда, не имея еще знаний об элементах и связях, не имея еще знаний о структуре этих объектов, мы не могли бы ставить вопрос о том, какими изменениями элементов и связей структуры могут быть объяснены рассматриваемые изменения внешних параметров.

Таким образом, в границах того исследования вещных, непопулятивных объектов, о котором мы говорим, различение процессов функционирования и процессов развития оказывается ненужным. Лишь после того как структура таких объектов исследована и воспроизведена в структурных схемах, после того как их непосредственно не обнаруживаемые элементы и связи приобрели качественно-определенное существование в знаках элементов и связей, в изображении, возникает вопрос: происходят ли внутри такого целого изменения элементов и связей и если происходят, то как это отражается на определенности целого, на его структуре, и чем в соответствии с этим будут сами эти изменения—функционированием или развитием. Но сам этот вопрос возникает и ставится уже после того, как мы проанализировали и воспроизвели в схемах структуру данного целого, и поэтому постановка всех этих новых вопросов ведет уже к иным проблемам и к иному плану исследований.

Иначе обстоит дело при исследовании сложного популятивного объекта. Во-первых, здесь исходным пунктом анализа является множество единичных объектов. Все эти объекты воспринимаются непосредственно и уже это непосредственное восприятие фиксирует постоянное изменение их или смену одних другими, причем целое, в которое они входят, с одной стороны, еще недостаточно определено и очерчено, а с другой—остается при этом вроде бы либо совсем без изменений, либо претерпевает такие изменения, которые не сказываются на существовании его как целого. Уже одно это наталкивает на вопрос об отношении всех этих изменений единичных объектов к устойчивости и неизменности целого как такового.

Но не это даже главное. Всякое популятивное целое, выделенное на эмпирически данном множестве единичных объектов посредством указания отличительного свойства этого целого и отличительных свойств объектов, входящих в его состав, может представлять собой, во-вторых, совокупность как функционарно, так и генетически связанных друг с другом единичных объектов, причем указание отличительного свойства, посредством которого мы выделяем целое, не может отделить генетически связанные элементы от функционарно связанных. А это, как мы уже говорили, необходимо сделать именно в исходном пункте исследования. Ведь воспроизводя это целое в мысли, мы стремимся взят только небольшую часть входящих в него единичных объектов и, как и во всяком другом исследовании, рассмотреть их как представителей целых классов единичных объектов. Но, так как нашей задачей является исследование и воспроизведение в мысли структуры рассматриваемого целого (а это значит, что должны быть воспроизведены объективные связи, существующие между единичностями, входящими в целое), то мы не можем взять просто одинаковые единичности, объединить их в классы и заменить эти классы соответствующими моделями отдельных объектов, мы должны взять одинаковые единичности, одинаковым образом связанные друг с другом, т. е. должны взять одинаковые взаимосвязи, их объединить в классы и их заместить соответствующими абстракциями взаимосвязей же.

А это значит, что уже в исходном пункте исследования, приступая к образованию моделей, из которых потом будет построена система, воспроизводящая целое, мы должны произвести определенную обработку эмпирически данного материала, отделить функционарно связанные друг с другом единичности от генетически связанных и, в соответствии с этим разделением, должны строить две различные системы целого: систему функционирования и систему развития. Система развития будет состоять из целого ряда функционарных подсистем (каждая из которых будет отлична от общей системы функционирования данного предмета). Все единичные объекты, входящие в популятивный объект, будут разбиты при этом на группы и отнесены к одной и только к одной из функционарных подсистем. Внутри этих групп единичные объекты будут связаны функционарно с единичностями других групп, а сами группы и соответствующие им модели должны быть связаны между собой генетически. Если мы не сделаем такой ступенчатой разбивки и будем пытаться строить систему популятивного целого, включая туда все совместно данные единичные объекты, то это, очевидно, приведет только к одному—к отрицанию исторического характера рассматриваемого целого, к отрицанию процессов развития в нем, к попыткам представить рассматриваемое целое как вечное и вечно неизменное. История науки, как уже отмечалось выше, дает нам массу примеров такого рода.

Чтобы преодолеть этот неизбежный сдвиг в исследовании и рассмотреть исторически развивающиеся объекты в их развитии, мы должны уже в исходном пункте исследования популятивных объектов сознательно различить две возможных задачи исследования и сознательно выбрать одну из них—процедура, которой не было и не могло быть при исследовании непопулятивных объектов.

Но этот вывод важен для нас даже не сам по себе. Из него следуют очень важные методологические следствия. Дело в том, что этот выбор системы теоретического изображения предмета с самого начала определяет весь дальнейший ход исследования, те процессы и приемы мышления, которые мы должны будем применять. Так например, совершенно бессмысленно говорить об отделении функционарно связанных элементов сложного популятивного объекта от генетически связанных безотносительно к задаче исследования и воспроизведения в мысли той или другой из названных выше систем—либо функционарной, либо генетической. И процессы мысли, необходимые для решения этих двух задач, будут существенно разными. Так мы приходим к выделению двух больших групп процессов исследования, направленных на воспроизведение 1) функционарной структуры целого и 2) структуры развития целого. Мы будем называть их сокращенно: процессами функционарного и процессами генетического исследования.

 

1 Более систематически, хотя тоже весьма кратко, строение того, что традиционно называлось «научной теорией» и что мы чаще всего называем «научным предметом», рассматривается в работе [Щедровицкий1975 c].

2 В данной работе мы совершенно оставляем в стороне эту исключительно важную и принципиальную проблему, вызывающую сейчас столько споров среди исследователей. Чтобы указать на ее значимость, достаточно, к примеру, спросить, можно ли относить к мышлению так называемые умственные действия (см. [Гальперин П. 1954; 1959; 1966]) и, обратно, характеризуют ли «умственные действии» мышление (см. [Давыдов 1959]). Но точно такие же вопросы можно поставить в отношении демаркационной линии и взаимодействия между мышлением и восприятием (см. [Logique ... 1958; Arnheim 1969; Арнхейм 1974; Зинченко,МуниповГордон 1973; Арнхейм 1974]), между так называемым теоретическим и практическим интеллектом или мышлением и так называемыми наглядно-практическими действиями — см. [Пиаже 1969; Брунер1971; Славская 1958; Теплов 1961; Психология детей ... 1964: гл. V]), между «продуктивным» и «репродуктивным» мышлением (см. [Рубинштейн 1958; Wertheimer 1945; Пономарев 1960]), между мышлением и пониманием (см. [Доблаев 1967; Щедровицкий 1974 a; 1972 b; 1965 c]) и т. д. и т. п. Одним словом, то, что в методологическом рассуждении принимается в качестве достаточно простой и уж, во всяком случае, осуществимой процедуры, то для современных исследователей мышления является одной из самых сложных и важных проблем, до сих пор не получившей сколько-нибудь убедительного решения.

3 В частности, мы оставляем пока в стороне вопрос о возможных отношениях между отличительным свойством целого и отличительными свойствами входящих в него единичностей, вопрос о способах выявлении отличительного свойства целого, а также вопрос о соотношении внутриструктурных и внешнефункциональных отличительных свойств — все они требуют специального анализа, для которого здесь нет места.

4 Нередко всю науку сводят только к работе по созданию «аппарата абстракций» и даже, больше того, именно в этом видят специфический признак науки (см., например [Риккерт 1903; Nagel 1961]); на наш взгляд, такое ограничение науки неоправданно, но обсуждение этого вопроса должно составить тему специальной работы.

5 Более подробно этот способ фиксации и описания сложного популятивного целого рассматривался нами в работе [Щедровицкий 1965 b, 1968 e] в связи с анализом типологических исследования и классификаций в современном языковедении.

6 К этому нужно добавить, что если мы хотим получить целостную и системную картину мышления, то должны будем выделять в каждой сформированной нами группе единичных актов мышления не просто их общие свойства, а такие, которые потом можно будет связать и объединить между собой в одну систему, изображающую мышление как целое. Следовательно, характер всех этих свойств не может уже определяться стихийно сложившимися группировками объектов — даже если эти группировки оправдываются и обосновываются потребностями практики, — а должен определяться задачами и потребностями последующей систематизации, т. е. процедурами, которые еще только должны быть осуществлены в дальнейшем после того, как будут получены свойства, характеризующие отдельные группы актов мышления (ср. [Щедровицкий 1965 b, 1968 e]). Но эти свойства при эмпирическом обобщении, как уже было сказано, реально определяются создаваемыми нами группировками и, следовательно, решение таким образом поставленной задачи возможно лишь при том условии, что мы либо вообще не обращаемся к реальным группировкам актов мышления и эмпирическому обобщению их, а решаем эту задачу формально-теоретически, либо же с самого начала подчиняем формирование реальных группировок единичных объектов задачам выявления тех обобщенных свойств, которые потом будут организованы в систему теории.

7 Этот вывод, полученный нами на простой конструктивной модели, показывает, почему не могло быть и никогда не будет теории речи-языка или теории мышления, описывающих единичные акты речи-мысли в их существенных индивидуальных характеристиках: объем таких теорий намного превосходил бы объем самой речи и самого мышления. И здесь не может быть возражений, основывающихся на аналогии с естественными науками и их объектами: если в объектах естествознания существенными для практики являются их общие свойства и стороны, то в речи-мысли, наоборот, существенными для практики (в частности, для коммуникации) являются именно индивидуальные и неповторимые свойства каждого акта. Но здесь совершенно бессмысленно ставить задачу на воспроизведение и повторение этих практически существенных сторон объекта в научном знании. Именно поэтому, как мы уже отмечали, анализ речи-мысли с самого начала был устремлен не на научное описание единичных актов речи-языка и мышления, а на программирование и нормирование речи-мыслительной деятельности индивидов (ср. [Щедровицкий 1969 b1974 a, 1972 b]). И лишь задачи управления развитием или функционированием речи-языка и мышления впервые заставляют нас представить речь-язык и мышление в качестве естественных объектов, но теперь этими объектами являются уже не единичные и не отдельные акты речи-мысли, а мышление и речь-язык а целом (ср. [ЛефеврЩедровицкийЮдин 1967 gЩедровицкий 1975 c1975 d1975 e1975 f1975 b]). Но этот же вывод, полученный на простой модели, показывает, что даже если бы единичные акты речи-мысли и не состояли из общих элементов и элементарных единиц, а представляли собой множество предельно индивидуализированных и неповторимых образований, то все равно исследователи, чтобы проанализировать и зафиксировать их в знании, должны были предположить, что они состоят из сравнительно небольшого числа общих элементов (или что их всех можно так представить), и должны были вести всю свою работу, исходя из этого предположения.

8 Собственно говоря, это и был основной путь, по которому в дальнейшем пошли как традиционное языковедение, так и традиционная логика.

9 Вводя этот термин, мы сразу же хотим отсечь все связанные с ним привычные ассоциации. Обычно, говоря о функционировании, мы всегда предполагаем и подразумеваем какое-то объективное целое — организм или машину, которое естественным или квазиестественным образом осуществляет присущие ему или заложенные в него процессы. В данном случае (по крайней мере, на данном этапе анализа) об этом не может быть и речи. Прежде всего потому, что целое, представленное на рис. 1, не является еще объектом: по условиям нашего рассуждения объектами являются лишь единичные акты мысли A1A2A3,…, AN, а элементарные акты  1   4 являются лишь их моделями, т. е. принадлежат к миру представлений, и, следовательно, могут быть связаны с реальными объективными актами мышления разве толькоотношениями (или связямиизображения, описания, моделирования и т. п., т. е. только познавательными отношениями. Таким образом, реальные акты мышления принадлежат к одному миру — миру объектов, а модели элементарных актов к другому миру — миру представлений и знаний. И поэтому совершенно неясно, о каком функционировании и о функционировании чего здесь можно говорить.

Но тем не менее в современном языковедении эти перечни и системы элементарных моделей считаются объектами (см. [Смирницкий 1954]), хотя нередко оговаривается, что это — объекты «второго рода» (см. [Реформатский 1961; Щедровицкий 1969 b]. И для того чтобы считать эти модели объектами, есть свои очень веские основания, хотя до сих пор подавляющее большинство теоретиков языковедения не может объяснить природу и статус того объекта, можно сказать, той субстанции, которая на объективной основе может связать и объединить в одно целое единичные акты речи, являющиеся подлинными или «первыми» объектами, и их языковые модели, являющиеся лишь образцами элементов и знаниями.

Не обсуждая сейчас основания, которые позволяют нам устанавливать между реальными актами мышления и моделями элементарных актов не только познавательные отношения, но и объективные связи (об этом см. [ЛефеврЩедровицкийЮдин 1967 gЩедровицкий 1969 b1974 a, 1972 b]), и тем более основания, позволившие нам назвать эти связи связями функционирования, мы лишь повторяем в анализе мышления, и, притом совершенно формально, тот ход, который уже был сделан в языковедении, но одновременно хотим объяснить его основания и его подлинную природу и предостеречь от неоправданных трактовок,преждевременно объективирующих полученные при этом изображения и модели.

10 Именно эти вопросы привели А.И.Смирницкого к обсуждению проблемы объективности существования языка (см. [Смирницкий 1954] и для сравнения [ЛефеврЩедровицкийЮдин 1967 gЩедровицкий 1969 b]), а утвердительный и критически неотрефлектированный ответ на них — к идее порождающей грамматики Н.Хомского и ее многочисленным вариантам (см. [Хомский 1962, 1965, 1972; Chomsky 1972; Studies ... 1971; Kiefer 1972; Мельчук 1974]).

11 Стремление во что бы то ни стало сохранить основные способы абстракции и обобщения, принятые а формальной логике, и одновременно удовлетворить принципу исторического развития мышления ставило некоторых исследователей в поистине тяжкую ситуацию: «Сравнивая мышление людей одной эпохи, например, капитализма, с мышлением людей другой эпохи, например, эпохи рабовладельческого строя, мы видим, что несмотря на различия в степени развития, в содержании, оно по своим структурным формам и законам однотипно. И там и здесь люди пользуются формами понятия, суждения, умозаключения» — писали М.Н.Алексеев и В.И.Черкесов. А затем на следующей странице вынуждены были добавлять: «Подчеркивая устойчивость форм и законов мышления, не следует, вместе с тем, забывать, что мышление с момента своего возникновения непрерывно развивается, совершенствуется под влиянием развития производства и вообще всей общественной жизни людей, включая развитие культуры и науки. Изменяется содержание мышления, пополняется его понятийный состав, шлифуется логический строй мышления. Только метафизики могут смотреть на формы и законы мышления как на нечто неизменное, раз навсегда данное» [Философские записки ... 1953: 6 и 7]. Е.К.Войшвилло поставил два подобных же утверждения подряд, в одном абзаце: «Формы и законы мышления являются общими для всех людей и народов. Как мышление а целом, так и его формы развивались вместе с развитием языка и получали выражение в соответствующих языковых формах» [Войшвилло 1955: 12]. Как примирить положение о развитии форм мышления с положением о том, что формы и законы мышлении являются общими для всех времен и народов, эти авторы не объясняли.

Об этих курьезах не имело бы смысла вспоминать, если бы в основании многих современных попыток строить теорию мышления не лежало бы то же самое принципиальное противоречие.

12 Здесь очень важно и существенно, что предметы исследования и их системные изображения задаются и определяются именно процессами, характеризующими мышление как целое, а не совокупностью единичных актов речи-мысли, принципиальным также является то, что эти единичные акты речи-мысли нельзя рассматривать в качестве элементов системы мышления, внешним образом (т. е. логически вторично) объединяемых в целое протекающими через них разнообразными процессами. Наоборот, именно процессы как таковые задают основное содержание того или иного системного представления мышления, а единичные акты речи-мысли в их конкретной организации и морфологии, взятые в тех или иных отношениях сопоставлений, являются лишь «материалом» этих систем и задают особые, образно говоря, «нижние» слои системного представления мышления (см. [Щедровицкий 1975 c]).

Между тем до сих пор большинство исследователей, даже из числа тех, кто принимает, развивает и пропагандирует системный подход, в исследовании сложных популятивных объектов, таких, как речь-язык и мышление, исходят из непосредственной данности множества единичных «вещей» — актов речи-мысли, высказываний, предложений и т. п., объявляют эти «вещи» элементами системы и затем пытаются связать и объединить их в целое, как бы «пропуская» через них структуры или же процессы функционирования и развития (см. [Реформатский 1961; Мельников 1967 a; Уемов 1968, 1973; Садовский 1973, 1974; Солнцев1971]). Бесспорно, что это пока единственный путь и способ рассуждения, к которому могут прибегнуть те, кто пытается строить системные изображения различных предметов на базе теоретико-множественных (т. е. несистемных и принципиально антисистемных) представлений. Поэтому как стратегия первого и приблизительного совмещения «вещных», теоретико-множественных и структуральных представлений все это допустимо и даже в какой-то мере оправдано, но очень странно, когда подобная механическая комбинация вещизма и структурализма объявляется системным подходом (см. [Мельников 1967 b, 1969; Уемов 1968, 1973] и с пафосом противопоставляется традиционному структуральному подходу, практически всегда опиравшемуся на тот же теоретико-множественный, вещный подход. Таким образом, существо и подлинная проблема системного подхода, на наш взгляд, состоят не в возврате к традиционным вещным представлениям и не в совмещении вещных представлений со структурными, а в том, чтобы найти принципы связи процессуальных, структурно-функциональных, организационно-материальных и морфологических представлений сложного объекта (см. [Щедровицкий 1975 c]), причем в научном исследовании ведущими и определяющими суть и границы системы являются именно представления процессов, а все остальные представления к ним подстраиваются и организуются вокруг них.

13 Из этого, в частности, следует, что не только сопоставления, но и «обобщения», производимые нами при создании системного предмета, носят принципиально иной характер, нежели в тех случаях, когда мы создаем модель отдельного акта мышления и «сообщаем» в нем множество единичных актов мысли. К сожалению, эта сторона дела, как правило, не учитывается во многих современных работах по системному анализу, и дело трактуется таким образом, как будто системные характеристики и параметры могут быть выделены в каждом единичном объекте.

14 Эти пояснения отчетливо демонстрируют, что «течение времени» первоначально фиксируется не в объекте — группа меняющихся единичных: актов мысли остается той же самой и существует пока как бы вне времени, и это является обязательным логическим условием выявления и фиксации самого изменения, — а в той познавательной деятельности, которую мы осуществляем в отношении к этому объекту, и определяется тем, что саму познавательную деятельность мы «вынуждены разбивать на отдельные действия и последовательно осуществлять два действия, два отнесения существующих у нас моделей к объекту. Лишь потом это течение «внутреннего» времени деятельности, фиксируемое как смена одного познавательного действия другим, переносится на сам объект и начинает рассматриваться как течение времени, внутреннего для изучаемого объекта; но, как и во всех других подобных объективациях, здесь требуется тщательно отрефлектированная и логически нормированная процедура объективации и оестествления времени.

15 Здесь опять-таки существенно то, что целым является уже процесс изменения, а не совокупность единичных актов мысли, и состояния (фиксируемые пока моделями отдельных актов) относятся именно к процессу, им они объединяются и в нем получают новое, специфическое для них существование. Правильнее было бы даже сказать, что через процесс они впервые определяются и только в нем начинают существовать, но это будет справедливо лишь для понятия состояний и того функционального содержания, которое в нем фиксируется, а по материалу «состояния», как мы видели, получаются иначе — из моделей отдельных актов мышления.

16 В процессы функционирования войдут и все те изменения, которые для своего изображения требуют изменения структуры целого, но такого изменения, которое происходит по циклической схеме, т.е. через некоторое время и через ряд промежуточных положений возвращает его в прежнее состояние; фиксация таких изменений потребует еще одного изображения, и естественно, что именно к нему перейдет прерогатива определять целостность. Таким образом наше определение функционирования будет справедливым и для этих случаев.

 

Картина дня

наверх